призрак – обменивались в ту ночь, ее сердцевиной? Или просто мелькнули бы где-то с краю, как примечание, которое можно и опустить, поскольку вся история есть только пересечение разных крайностей?

Может быть, твоя подлинная история, освободитель мой, восходящий из низов до самых вершин, попросту продолжается, как все жизненные истории, давая лишь смутные представления о своих фигурах и формах? И ты лишь, на разные лады, повторяешься? Быть может, это мы не можем усмотреть тему в твоих вариациях. Это мы не можем постичь стратегию твоих отклонений – и не есть ли два этих упущения в самом деле одно? Или твоя история нас так поражает, что мы, каждый со своей позиции, просим тебя ее повторить? А ты, пораженный такими просьбами, рассказываешь, как нам представляется каждый раз, какую-то другую историю. Что ж, некоторые истории вовсе нельзя рассказывать в нашей странной и ужасной земле – и повесть о мятежнике, познавшем потери, победы и славу, безусловно из них. Как и повесть о женщине, которая долгие годы давала советы другой, будучи старше и опытнее – речь обо мне и императрице, мудрой и успешной (хотя бы благодаря тебе, Горжик) владычице нашей.

Я, как визириня, и ты, как Освободитель, прожили каждый свою историю, но даже мы в наши варварские времена затрудняемся их рассказать: мы были слишком заняты, проживая их, чтобы озаботиться стройным их изложением. И никто из нас не додумался нанять лицедея или сказителя, который пересказывал бы их нам и всем остальным, придав им гладкость и единообразие.

Удовольствуемся же неопределенными фразами, положившись на талант и выдумку другого, будущего, рассказчика.

Дождемся ли мы его? Сомневаюсь. Я никогда не услышу свою историю из чужих уст, и ты, полагаю, тоже. Какими бы похвальными ни были наши деяния, ни та, ни другая не будет полезна власть предержащим.

Я всегда старалась брать пример с сильных мужчин и женщин Невериона. Сама я больше не сильная, но это не пугает меня и даже не огорчает. Во мне еще достаточно сил для встречи со смертью, но, уезжая из дома, я всякий раз сомневаюсь, вернусь ли туда. Скоро мой замок опустеет и станет одной из многих развалин, раскиданных по этой, пока еще нашей, стране.

Барабанный бой сначала усыпил Ларлу, потом разбудил. Занавеска свалилась с окна, и солнце падало прямо на визириню. Ее белые косы отливали серебром, складки красного платья походили на кровавые волны. Она спала, уткнувшись головой в угол, приоткрыв увядшие губы.

Точно ли спит? Ну да. Это не просто тряска – она шевелится и бормочет что-то во сне. Ларла поправила занавеску. Визириня хоть и путает одно с другим, но ум у нее ясный (Ларла чувствовала это, как всякая женщина). Жаль только, что Яхор не поехал с ними. Он и сам умен, и визирине умеет потрафить, и может быть веселым попутчиком, когда в настроении – хотя настроение, как шепчутся в замке, бывает у него все реже и реже. Последнее время он все больше молчит и о чем-то думает. Не достать ли что из сумки, время-то к завтраку? Может, чуть погодя. Надо же, и к барабанам привыкнуть можно. Ларла еще раз удостоверилась, что ее хозяйка спокойно спит, и расположилась поудобнее.

9

Горжик проснулся, откашлялся, сплюнул прямо в мех, поднял голову. В верхние окна проникал свет, процеженный сквозь листву. Огонь в очаге погас. Рядом никого не было.

Плечо и нога затекли. Теперь это случалось каждое утро – скоро пройдет. Главное, чтобы мокрота не задушила во сне. Отошел Удрог куда-то или, что вероятней, сбежал? Горжик провел рукой по груди, по шее, нахмурился, сел. Куда девался ошейник?

На полу валялся погасший факел, сброшенный ночью сверху, но ошейника не было. Горжик приподнял мех там и сям – тоже нет. Варваренок оказался воришкой.

Перекинув одеяло через плечо, он поднялся по лестнице. Доски, загораживающие дверь башни, стояли точно так, как он их оставил. Бросив мех, он осторожно убрал одну и другую. Остальные с грохотом повалились сами. Горжик вошел, огляделся. Шлем, поножи, меч, котомка, голый остов кровати.

Ни варвару, ни ночному лазутчику не пришло в голову подняться сюда – он хорошо выбрал комнату. Притом здесь было прохладно и пахло утренней свежестью. За ставнями шелестели листья.

– Удрог! – трижды крикнул Горжик в лестничный пролет и дважды в окно. В заросшем пруду неподвижно стояла вода. Заржала кобыла, оставленная им на цепи в уцелевшем садовом сарае. Ключ так и лежал на дне котомки, но Удрог и ошейник исчезли.

Горжик сел на край кровати. Птицы щебетали, тени листьев двигались по стене. Посидев немного, он достал из котомки то, что собирался надеть сегодня (мочевой пузырь о себе напомнил). Натянул исподнее, запихнул все остальное обратно в мешок и вышел.

Все еще высматривая мальчишку, он усмехнулся расхождению между действительностью (ясно же, что тот улепетнул) и желанием (может, варваренок найдется, если его поискать?)

Он помочился у гнилой дощатой стенки сарая. В этом году он заметил, что чем сильнее нужда, тем слабее струя. Ни дня теперь не проходит без огорчений. Размышляя об этом, он облачился в доспехи и мантию, опоясался широким кушаком с медальонами. Одеваясь, и то вспотел.

Лошадь дернула шелковистым боком, сгоняя муху, и Горжик вспомнил, как приоткрыл на рассвете глаза, увидел варваренка, стоявшего на коленях спиной к нему, повернулся на другой бок и снова заснул.

Застегивая наплечный ремень, он рассмеялся вслух. Кобыла затопталась на месте. Он думал, что это какое-то давнее воспоминание, а было это нынешним утром! Он видел, как Удрог собирается уходить. Отчего так трудно собрать настоящее в пучок так, чтобы пара нитей не ушла в прошлое?

Пряжка застегнута, теперь лошадь покормить надо – ну, это уж внизу, в городе. Он закинул котомку, ставшую куда легче, на спину кобылы; доспехи тяжелили теперь его бедра. Ничего не поделаешь, всегда приходится рядиться на официальные церемонии вроде рождений и похорон.

Собравшись уже отомкнуть цепь, он выпрямился опять, постоял под деревьями, оглянулся на замок. Ему представилось, как кусты, уже заполонившие двор, подступают все ближе и здание, обросшее ими, становится неотличимым от лесных валунов.

Горжик подкинул ключ вверх, поймал, усмехнулся – хотя ему, по правде сказать, было не до усмешек.

Чтобы история получилась хорошей, надо заимствовать что-то из других – он всегда добавлял в свои какой-нибудь смешной случай и в последние годы, похоже, перегибал. Но то, что мальчишка стащил у него ошейник, не смешило