очень серьезно, даже может быть слишком серьезно, к этой подробности. В самой первой статье составлявшегося трактата говорилось прямо и точно, что Император Александр не отделяет от себя интересов своих союзников. Этим король шведский принимал на себя пред русским государем обязательство ничем не пренебречь для достижения мира и с императором Наполеоном, союзником и другом Александра. И что же? В первых же строках является ненавистное Наполеону напоминание о Бурбонах, и даже об их военном знаке отличия. Мало того, его до сего времени признает и чтит тот самый король Карл ХIII, который домогается мира с Наполеоном. Это была действительно не малая бестактность, и осторожного Румянцева заботила мысль как бы ее исправить, хотя он сознавал что не имеет права вмешиваться и даже учить в деле его прямо не касавшемся, тем более что полномочие было подписано собственноручно королем. Он остановился на приеме, подобном сейчас приведенному. Поручив обратить внимание Стединка на сущность нового препятствия, Румянцев предложил ему не возьмет-ли он на себя, чтобы выйти из затруднения, объявить на конференции, что не видит надобности прописывать в договоре все его титулы, которые значатся в полномочии. Это было исполнено, и комедия доведена до конца: Румянцев выразил полное удовольствие по поводу этой мысли и обещал последовать благому примеру данному бароном. Орден св. Людовика не явился в трактате; гр. Румянцев с своей стороны велел не включать в свой титул должности главноуправляющего путями сообщения и звания члена воспитательного общества благородных девиц и екатерининского института.

Последние дебаты о формальностях касались самого начала договора: Стединк настаивал и уверял, что он не может допустить, чтобы трактат начинался иначе, как во имя Святые и нераздельные Троицы. По его словам эта форма была неизменно обязательна для него, и привел пример Верельского мира. После легкого разговора на эту тему, Румянцев обещал и в настоящем договоре соблюсти ту же форму.

Дело было, таким образом, приведено к благополучному концу. Оставшиеся неразрешенными еще Государем вопросы о бостелях, об амнистии и о северной границе, получили также высочайшую санкцию. 4-го сентября в 9 час. утра прибыл курьер, привезя все желаемые ответы. Император Александр излагал их в собственноручном письме 3-го сентября.

«Образ ведения вами переговоров, — писал он — прибавляет вам новые права на мою признательность. Постоянные препятствия мешали мне ранее приняться за перо, чтобы отвечать вам. Вот мое мнение. Я никогда не понимал границы на севере иначе, как ее приблизительно выговаривают шведские уполномоченные. Но следует представить дело в виде новой любезности, им с нашей стороны оказываемой. К этому письму я прилагаю лист карты Гермелина; на ней мною проведена красным карандашом черта, которую я окончательно установляю, с тем что бы в ней ничего более не изменять.[123] — На статье о том, чтобы бостели остались за теми, кто пребудет в Швеции, я решительно не могу согласиться. Эти бостели должны быть в пользовании (faire lappanage) тех, кто будет служить мне на тех же местах, так как я рассчитываю восстановить военную службу в Финляндии приблизительно в том виде, как она была. Поэтому бостели мне необходимы, тем более что совершенно несоответственно оплачивать чиновников иностранной державы. На статью об амнистии я смотрю также как вы. Установить ее единственно для не военных значило бы приготовить себе существенные затруднения. Я предлагаю две вещи: или объявить общую амнистию, или сказать, что ни одна из договаривающихся держав не может преследовать тех из её подданных, кои водворились в другой, за действия, относящиеся к нынешней войне. Таким образом, все шведские подданные водворившиеся в Финляндии будут спокойны, также как и финляндцы, занимавшие гражданские должности и бежавшие за шведскими войсками, когда эти последние делали нападения на Финляндию, в то время бывшую уже в нашей власти, будут также освобождены от всякого преследования».

Оставалась переписка и подписание. Румянцев надеялся назавтра вечером отправить, с состоявшим при нем ст. сов. Шулеповым, готовый договор, чтобы повергнуть его к стопам Его Величества. Он был доволен исходом данного ему поручения, и Император Александр не ошибался, говоря что Россия много ему обязана. Он радостно и с чувством благодарил Государя за предоставленную ему честь сотрудничества в этом крупном событии.

«Провидение поручило В. Велич-ву миллионы подданных, — писал Румянцев Александру Павловичу 4-го сентября, — но из громадного их числа оно избрало меня, чтобы дать мне признательное сердце, и чтобы с самых ранних пор внушить мне исключительную привязанность к тому, кого оно назначило сделаться моим Государем; привязанность в такой мере исключительную, что исполнение моего долга было для меня отрадой и удовольствием. Никогда не испытав сильных страстей, кроме любви к Государству, я считал за честь быть подданным и служить такому Монарху, все мысли коего принадлежат Империи, им управляемой. И далее: «Примите, Государь, у Ваших ног выражение всей моей крайней и глубочайшей признательности, и за то что Вам угодно было именно здесь употребить меня в дело, и за ту доброту, с которою Вы руководили моими занятиями; мне не оставалось ничего желать: — ясность указаний Ваших охраняла меня от опасений впасть в ошибки. Я Вам много обязан, Государь, но и чувствую я это глубоко!»

5-го сентября подписан Фридрихсгамский мир.

Тотчас же извещены о том все военные начальники. К генерал-губернатору Барклаю-де-Толли послан в копии и самый трактат, впрочем, до ратификации конфиденциально. За Шулеповым не замедлил уехать в Петербург и сам гр. Румянцев, прогостивший здесь целые шесть недель. Стединк и Шёльдебранд со свитою остались на несколько дней на попечении Алопеуса, а затем также двинулись в русскую столицу в полном составе, с единственною, впрочем, целью приветствовать Императора Александра. Финляндский городок вновь опустел, заняв, однако навсегда видное и почетное место в русской истории. В нем интересы России были в русских руках, и министр-патриот, имевший единственную страсть — любовь к своему государству, не поступился ими.

Ратификация фридрихсгамского договора последовала в Петербурге 1-го октября.

Главнейшие пункты его известны из предыдущего изложения переговоров; тем не менее, для полноты описания представляется здесь краткое их перечисление.

Пункт 1. О старании договаривающихся сторон сохранить мир, дружбу и доброе согласие.

Обязательство для короля шведского не упускать из виду ничего для скорого заключения мира между ним и императором французов, королем италийским и королем датским и норвежским.

О присоединении Швеции к континентальной системе и о воспрещении великобританским, как военным, так и купеческим судам, входа в порты Швеции; изъятие сделано для привоза соли и колониальных товаров. Россия с своей стороны вперед согласилась на все ограничения, какие союзники