— Я вижу, что ты не забывала обо мне, чему я рад, — сказал Сократ.

— А ты, кажется, забыл. И Софокл забыл, и Продик, и Геродот, и Калликрат, и Гиппократ, и Фукидид.

— Софокл очень болен, Геродот, говорят, странствует, Фукидид изгнан, Полигнот, Протагор и Анаксагор умерли, Калликрат умер тоже. Если помнишь, то и Фидий...

Аспасия посмотрела на Сократа с упрёком.

— И Эврипид умер, — добавил Сократ, — совсем недавно, в Македонии, в Пелле. Так много умерших, что кажется, будто и наша жизнь уже прошла.

— Прошла, — сказала Аспасия. — Но ещё не кончилась. Ещё машет нам на прощанье рукой. — Она помолчала, затем положила Сократу руку на плечо и спросила: — Ты поможешь мне?

— Да.

— Если казнят моего сына, я тоже умру. Кстати, — не дав Сократу возразить, спросила она, — как теперь казнят преступников? Бросают в пропасть, забивают камнями, дают яд?

— Дают яд, — ответил Сократ, — стёртую цикуту. Говорят, что в этом году был хороший урожай цикуты, семян собрали много, несколько мешков, так что можно стереть столько яду, что хватило бы на всех свободных граждан Афин.

— Зачем же столько собрали?

— Чтоб хватило на несколько лет, если станется так, что не будет урожая на цикуту.

— Хороший яд?

— Хороший. Действует безболезненно, останавливает движение крови в теле, человек как бы холодеет, начиная с ног. Сначала бесчувственными становятся ступни, затем голени, затем холод поднимается всё выше и выше и достигает сердца. Сердце медленно останавливается.

— И человек всё это чувствует? Не засыпает?

— Нет, не засыпает. Ум остаётся ясным до самого конца.

— Пойдём, — сказала Аспасия.

— Да, пойдём.

Совет обсуждал перечень вопросов, подлежавших обсуждению на Экклесии, которая должна была собраться через день. Председательствовал Сократ. Ему удалось убедить Совет, что в соответствии с псефизмой Каннона Экклесия должна рассмотреть вину каждого стратега отдельно. Совет буйствовал и едва не включил в список подлежащих суду Экклесии самого Сократа — как сторонника преступных стратегов. Особенно усердствовал демагог Калликсен, который также принадлежал к филе Антиоха и был членом Совета. Лишь небольшое число голосов перевесило чашу весов в пользу Сократа и его предложения.

— Не надо радоваться, — сказал Сократ Аспасии, навестив её дома. — Никогда не надо радоваться преждевременно.

— Я и не радуюсь, — ответила Аспасия. — Но всё же благодарю тебя, мой старый друг. — Она обняла Сократа, и они долго стояли так, ни о чём не говоря, но каждый, наверное, думал о том, как это хорошо, когда старые друзья обнимаются после многих лет разлуки.

Калликсен стал эпистатом Совета на следующий день. И начал заседание с того, что предложил обсудить вопрос о суде над стратегами ещё раз. Совет охотно принял его предложение и после коротких дебатов принял решение, по которому Экклесии предлагалось осудить всех стратегов разом, поскольку вина их очевидна и в равной мере принадлежит всем. Этим же решением предлагалось осудить и Сократа, как явного сторонника преступников. Все понимали, что последний пункт Экклесия отвергнет, но тем не менее проголосовали за него — Сократу в назидание.

Председательствующим на Экклесии, которая собралась на другой день после заседания Совета, был всё тот же Калликсен — ему и по закону полагалось предлагать Экклесии для обсуждения вопросы в том порядке и с тем обоснованием, в каком они были приняты на Совете. Вопрос о стратегах был предложен Экклесии первым. Экклесия решила сразу же голосовать по делу о стратегах, не предоставляя слова ни ораторам, ни подсудимым. Экклесия потребовала от Калликсена формулу приговора. Калликсен сказал лишь одно слово:

— Смерть!

И оно стало решением Экклесии.

— А я? — спросил Сократ. — Я тоже в этом списке?

Кровожадная Экклесия расхохоталась, она исключила Сократа из списка приговорённых к смерти, ведь это так легко было сделать — избавить от казни невиновного человека.

— Когда казнь? — спросила Аспасия Сократа, когда он сообщил ей о решении Экклесии.

— Сегодня, — ответил Сократ. — После захода солнца.

— Где?

— Во дворе тюрьмы. Нет такой большой камеры, которая могла бы вместить одновременно всех приговорённых и их родственников. Поэтому прощальный пир будет во дворе. К тому же там лучше наблюдать за солнцем: как только оно сядет, члены Коллегии Одиннадцати принесут цикуту. Тебе надо быть там до захода солнца.

— А тебе? — спросила Аспасия.

— Я пойду с тобой. Прикажи слугам приготовить вино и всякую пищу для сына и его друзей.

— Да, сейчас прикажу. А ты жди меня здесь. — Аспасия вышла, чтобы отдать приказание слугам, долго не возвращалась.

Когда Сократ сообщил ей о решении Экклесии, она не закричала, не заплакала — готова была к такому решению, — лишь глаза затуманились и лицо вдруг потемнело. Несчастье — темно, светится только радость. Так она держала себя перед Сократом и перед Феодотой, которая была здесь же. Теперь, уйдя, должно быть, где-то плакала, а может быть, и нет, может быть, просто сидела и молчала, заглушая в себе силою рассудка нестерпимую боль. Ведь боги не избавляют нас от боли, полагая, что милосердие — пустое занятие.

— Вот как благодарит людей государство, — сказала Сократу Феодота. — Я уже не говорю о тех, кто жил сам по себе, а о тех, кто служил государству и, стало быть, народу. Нет благодарности. А ведь даже хорошо поставленные камни не падают на тех, кто их поставил, хотя у камней нет души. Сколько радости досталось бы Аспасии, когда б она жила просто: любила, пела, танцевала, рожала детей, девочек и мальчиков, таких же красивых, как она сама. Всё было у неё — красота, богатство, ум, сердечность. А это пустое — служение городу, народу. Народ переменчив и что любил прежде, то нынче ненавидит. Его радости — в переменах, о которых можно болтать, болтать и болтать. Вот и вся страсть, вот и вся суть государства — болтовня о переменах, а подлинное благо государство не ценит. Прославляет умерших — всё ради той же болтовни, а живых казнит с наслаждением в предчувствии долгой и громкой болтовни. Что ты скажешь, Сократ? — спросила старая Феодота.

— Осуждать государство — тоже любимое занятие болтунов, — ответил Сократ.

Слуги тащили амфору с вином и корзины с едой, следуя за Аспасией, Сократом и Феодотой. У ворот тюрьмы их встретила многочисленная охрана, но не остановила, лишь кто-то из стражников спросил, достанется ли что-нибудь и им из принесённых угощений. Аспасия приказала слугам оставить для стражников корзину с едой и два кувшина с вином, которые тут же с благодарностью были приняты.

Они пришли не первыми. Во дворе тюрьмы, обнесённом высокими каменными стенами, было уже многолюдно. Правда, пиршество было не общим — каждый осуждённый со своими родственниками и друзьями располагался за своим столом, деревянным настилом на камнях-подставках. Таким же образом возле этих столов были сооружены из досок и камней скамьи.