уловишь эхо былых богов.

Так глина сохраняет навеки вкус вина;

И ухо твое еще хранит в себе

И песнь Сирен и ржание Кентавра.

Иди и, пьяный от древних таинств,

Которыми украшено прошедшее земли,

Смотри перед собой на все, что остается

От них в мерцаньи зорь и в сумраках ночей.

И знай: ты можешь по воле своего безумья

Вновь воссоздать Сатира из козла,

А этот конь в ярме, что пашет поле, может,

Если захочешь ты, ударив золотым копытом,

Пегасом стать — крылатым и летучим.

Ты — человек, а глазу человека

Дана живая власть — творить земле богов!

Из книги КРЫЛАТАЯ САНДАЛИЯ

(La Sandale ailée) 

1906

I

*СВЕТИЛЬНИК

И спящую средь шкур увидела она

Загадочную, страшную Любовь.

Жерар д'Увиль

Не слышал я шагов. Внезапно предо мною

Возникла девушка.

Была она нагою

И улыбалась мне, держа в руке своей

Божественный огонь, который все нежней

Струился в комнате чуть розоватым светом.

Да, то была она. И ласковым приветом

Казалось мне теперь дыханье пустоты.

И сердце вздрогнуло:

Психея, это ты?

Как поздно! В эту дверь стучалась ты, бывало,

На утренней заре. Ты нынче запоздала.

Темнеют дни мои, поля уже не те,

Где сердцем я твоей был предан красоте!

Что делать мы могли б среди ночной поляны?

Найдем ли мы сады и звонкие фонтаны,

И лавра стройный куст, знакомый нам с тобой

Своей бессмертною, негнущейся листвой?

Все сроки истекли. Ушло светило дня.

Зачем же ты тогда покинула меня?

Зачем светильник твой вернулся в дом пустынный,

Чтоб только озарить нежданные седины? —

И в гневе крикнул я:

Прочь! Ты уйти должна.

Прочь!

Но с улыбкою внимала мне она,

Как будто ей служил забавой гнев напрасный,

И тихо огонек дрожал в руке прекрасной.

Ответ ее был прост:

«Ты прав. Уж много дней

Блуждала я вдали от хижины твоей,

Вдали от тихого забытого порога —

Манящей синевой влекла меня дорога,

Но воротился путь сюда на склоне дня.

Я снова здесь. Прости. И выслушай меня».

И вспомнил я те дни, те светлые недели,

Когда мы ландыши срывали с ней в апреле

Среди прозрачных рощ, где буйствовал поток,

Где шаль ее клубил прохладный ветерок...

Теперь она была усталой, обнаженной,

И голос шел ко мне волною отдаленной.

«Наивным я в те дни была еще ребенком

Мне нравились цветы: их свежесть, запах тонкий.

Мне так хотелось знать, как их зовут. Но я

Не видела ни свойств, ни тайн их бытия.

Прошли года. И вот мне ведом сил избыток,

Умею я цедить из этих трав напиток,

Таинственный, живой и страшный, как гроза,

Что зажигает кровь и веселит глаза».

Так речь она вела, не девочка отныне,

А облик дерзости, подобие богини,

В чьем взоре ширится неотвратимый свет.

«Нет, не ищи во мне Психеи прежних лет,

Из милой девочки, из девушки влюбленной

Я стала женщиной, бесстыдно обнаженной,

Чья плоть уже горит, чьи жаждущие губы

Узнали вкус плода, волнующий и грубый,

Кто хочет обнимать, кто — жертва злых тревог,

Ступни изранил в кровь по рытвинам дорог

И вот несет тебе, как поцелуй свиданья,

И жизни властный зов, и персей трепетанье.

Светильник мой горит. Чего ж боишься ты?

Ступай за мной — и мы уйдем из темноты».

Так в этот миг она, слепительно нагая,

Высоко подняла светильник. Он, сверкая,

Подобен солнцу стал. И я увидеть мог

Дрожащий след огня, какой когда-то лег

На лоб ее, едва в безмолвии ночном

Она склонила стан над спящим божеством.

ІІ

*<ИЗРЕЧЕНИЕ>

Тот истинный мудрец кто на песке возводит

Жилье свое, познав, что все на свете прах,

И что сама любовь еще быстрей проходит,

Чем ветра легкий вздох иль свет на облаках.

Он пред лицом людей и видимого мира

Всегда спокоен, прост и мужественно прям,

Когда в ночи огонь колеблет факел сирый

Иль роза отдает красу свою ветрам.

Разжечь не тщится он ленивыми руками

Большой костер зари иль пурпурный закат —