Марыся плакала. Она обняла его так же, как когда-то давно. Как когда-то совсем недавно.

— Да, конечно, помню.

Она не помнила.

— Пойдете с нами.

Он поднял голову. Их было четверо. Амбалы Вольфа, лысые, одинаковые, с тяжелыми ошейниками из кабелей и цепей.

Марыся на какое-то мгновение замерла. Она сорвалась и рванула под рукой одного из них. Точнее, так она намеревалась сделать. Лысый с неожиданной скоростью поймал ее за талию, а потом выкрутил руку. Сделал это без малейшего усилия. Второй взял под руку Харпада. Марыся кричала и дергалась, но каждое движение отзывалось болью в выкрученной руке.

— Поосторожнее! — крикнул Харпад. — Не вырывайся, — сказал он Марысе. — Ничего они нам не сделают. Я поговорю с Вольфом, и нас отпустят.

— В дыру вас отпустят, — кинул один из амбалов, а остальные заржали. — Наказание сброса. Вот что вас ждет.

* * *

— Осталось еще семь. — Лысый отпустил Харпада и отошел в тень. — Через час у нас будут все.

Вольф присматривался к кодировщику и молчал.

— Я украл коммуникатор. — Харпад кинул на стол черный прямоугольник. Он чувствовал злость, но не страх. — В этом дело? Это никакой не коммуникатор. Это ничто. Кусок стекла!

— Да, это кусок стекла. — Вольф присматривался к нему из-под полей помятой шляпы. — Все происходит в голове.

Он состарился, сгорбился. Теперь это было видно. Потянулся за кресло и поднял смятую банку «ВитЭли».

— Девчонка приносила тебе напиток. Ты снова насытил наноID и отлыниваешь от работы. Двенадцать закодированных перестали приносить трофеи.

— Мы не так договаривались. — Харпад едва сдерживал злость. — Ты держишь меня здесь годами. Ты забрал мою память.

Он быстро потерял энергию. Выкрикивание чего-либо было бессмысленным. Он хотел спросить, где Марыся, но остатки рассудительности, а может предчувствие, подсказали ему не делать этого. Хотя… что это могло изменить? Они не забудут о ней.

В дверях за его спиной стояли двое лысых. Несколько метров, но он был уверен, что они успеют. Да и что он должен был делать? Кинуться на Вольфа? И что дальше? В отчаянной попытке сделать хоть что-нибудь он закрыл глаза и вызвал код Вольфа. Зеленые цифры затанцевали под веками. Прежде чем он успел коснуться их, их цвет изменился на красный. Он почувствовал удар и упал на колени.

Открыл глаза. Что его ударило? Кто? Амбалы все еще стояли там, где и до этого. Вольф сидел в кресле. Это было нечто нематериальное.

Вольф достал из кармана очередную сигару.

— Даже не пытайся, — сказал он. — Прекрасно знаешь, что я тебя не убью — нам нужны кодировщики. Мы изменим условия сотрудничества. Для начала — честность. Зачем она приносила тебе напиток?

Харпад от удивления не мог произнести ни слова. Он не знает! Вольф не знает, что это Марыся! Что с этим сделать? Сейчас самое важное, чтобы он не догадался!

— Не помню. — Это была не совсем ложь. — Как только вспомню, скажу тебе.

— Не вспомнишь.

Солдат схватил его под руку. Харпад не вырывался.

— Но я помню, как выглядели условия сотрудничества с твоим братом! — Он кинул через плечо: — И чем это закончилось!

Вольф замер с сигарой на полпути ко рту. Он наблюдал за нюхачом, которого выводили из комнаты. Смотрел в дверной проем еще долго после того, как стихли шаги.

* * *

Может, так должно было быть? Может, если бы не семь лет здесь, не Зов и не однодневные циклы жизни, он не нашел бы Марысю? Точнее, она не нашла бы его?

Миска растворилась, оставляя на столе горку съедобного болота. Кружка с водой продержалась на несколько минут дольше. Харпад знал, что в конце концов почувствует голод. Но чем позже, тем лучше.

Возле койки стояло ведро для помоев, и ничего больше. Механизм, закрывающий решетку, был прост: одна труба толщиной в два сантиметра, прикрепленная к двери, вторая — ее продолжение — к стене. Вставленный внутрь прут не позволял открыть двери. Не было замка, но кончик прута находился слишком далеко, чтобы до него можно было дотянуться. Способности нюхача оказались абсолютно бесполезны. В конце концов, у него было слишком мало наноID, чтобы их использовать.

Коридор закруглялся в обоих направлениях, огибая опоры Структуры. Там было еще несколько камер, и все закрывались одинаково. Первый, кто бы освободился, мог бы освободить всех остальных. Всё вокруг выглядело так, будто произведено было из отходов. Пол, стены и потолок частично были сделаны из блях, частично — из толстых пластиковых панелей, а частично — из разных решеток. Все опиралось на сложные системы Структуры.

Ему хотелось позвать Марысю, но это было глупо. Самое важное не выдать, что их что-то связывает. Потому нужно просто ждать.

Он сунул руку под левую манжету. Детского рисунка Четок не было. Прошло ведь семь лет. А все как один день.

Откуда здесь вообще появилось слово «однодневный», если здесь не было дней и ночей? Должно быть, так их назвали элиминированные.

Из глубины коридора доносилось громкое сопение. Где-то задрожала решетка.

— Выпустите меня! — Кто-то дергал решетку. — Я хочу выйти!

Харпад пытался рассмотреть, что там происходит.

— Мне надо вы-ы-ы-ыйти! На-а-адо-о-о-о… — дальше послышался крик, который с каждой паузой на вдох становился все менее человеческим.

— Что там происходит? — спросил он в пустоту.

— В этом и состоит наказание, — ответил спокойный голос из-за стены. — Меня это ждет через четверть цикла. А когда твой черед? — сдержанный смех. — Что будешь делать, когда Зов придет за тобой?

Смех напомнил Харпаду шлифовку металла. Он отпрянул от двери, прячась от этого сумасшедшего хихиканья, хотя крики и грохот решетки становились только сильнее. Он вернулся на койку, лег и закрыл уши, чтобы ничего не слышать.

Кто бы ни был его сосед, он был прав — сдерживаемый Зов — это паскудное чувство. Удушье, тревога, клаустрофобия в помещении и агорафобия снаружи. В Зове было все, весь арсенал страхов, который исчезал, если послушно ему следовать. Решетка не могла служить оправданием.

Хорошо, что Марыся его не чувствует. По крайней мере, уже что-то. Сколько времени осталось? Вой из конца коридора доносился до Харпада, несмотря на плотно закрытые уши. Потом будут следующие, через несколько часов это случится с его безумным соседом, а потом… Харпад вздрогнул.

Зов также означал несколько часов, в течение которых он не мог делать ничего конструктивного. То есть чего? Что конструктивного можно было сделать в камере?

«Если ты умеешь кодировать, почему не закодируешь сам себя?». А хирург может сам себя прооперировать? Чтобы иметь возможность кодировать, он должен увеличить уровень наноБ в крови, то есть жрать это синтетическое дерьмо. Но тогда он потеряет память и не сможет открыть шлюз в Стык. Значит, либо память без возможности действовать, либо бесполезные действия.