— Не имеет значения. — Еще одно маленькое облачко. — Мы заключили сделку.

— Когда я стараюсь…

— Тебе не надо стараться. Приноси трофеи.

* * *

Харпад не был сонным, но и не хотел алкоголь. Вышел из Крепости и позволил вечно спешащей толпе Межуровня поглотить себя. Ему было хорошо здесь. Анонимно. Удивительно, как немного времени прошло с тех пор, как он покинул Варшаву, а он уже так мало помнил о том, что было Наверху.

Сел на теплой трубе вентиляции и закурил сигарету. Почему ему раньше не пришло в голову, что можно просто так выйти, сходить куда-нибудь и посвятить несколько минут жизни ничегонеделанью. Он присматривался к людям, и внутри него царило спокойствие.

— Привет. — Девушка улыбнулась ему.

— Привет.

Он предложил ей пачку сигарет, но она покачала головой. Она нравилась ему, хотя они виделись всего два или три раза. Но, несмотря на это, у него было впечатление, будто они знакомы очень давно.

Она подала ему банку, замотанную в ткань. Он выбросил и затоптал наполовину выкуренную сигарету. Из-под серого материала виднелась оранжевая поверхность банки. Что было внутри? Он открыл банку, понюхал и немного выпил. Напиток был сладким и пенистым. Он откуда-то знал этот вкус.

— Вспомнил уже?

* * *

Алкоголь был радостью жизни, позволяющей забыть обо всем, даже о визите в Крепость Вольфа. Он переживал об этом после каждого пробуждения. Потом шорох банкнот превратился в звяканье стекла, и все заботы исчезали в море алкоголя. И так каждый день. Это была красивая жизнь. Без голубого неба над головой, ну и насрать. Чего еще можно было желать? Не помнишь тяжелой работы, спишь во время нее или забываешь, и никто не имеет к тебе претензий. Чувствуешь усталость, твой организм, твои мышцы ее чувствуют, но сознание остается нетронутым. Достаточно чистым для того, чтобы уметь развлекаться. В море алкоголя. А что еще остается, когда нет неба над головой?

Край сумочки с деньгами был пришит над бедром. Не привязан, а именно пришит, как у всех. Это в определенной степени гарантировало безопасность. Непробужденных никто не трогал, потому что каждый сам через половину или четверть цикла будет непробужденным. Правовой обычай. Срабатывал часто, но не всегда.

Уже несколько дней в пассаже было больше лысых солдат, они кого-то искали, не обращали внимания на мелкие кражи.

Для тех, кто крал у непробужденных трофеи или деньги, был особый круг ада. Несмотря на это всегда находились те, кто хотел перехитрить систему.

Трофеи он отдавал еще во сне. Тогда получал за них оплату. Независимо от того, что приносил, получал тысячу злотых, одну банкноту с Коперником. Это мог быть никому не нужный предмет, а мог стоить целое состояние. В этом заключалась справедливость, ведь никто не знал, что будет производить в следующем цикле.

Единственным следом после принесенного трофея были деньги в сумочке. В памяти следов не было.

На этот раз не было и денег. Пальцы потянулись в сумочку, но там было пусто. Он нервно потер лысину.

— Я завтра заплачу.

Бармен беззлобно посмотрел на него.

— Вчера ты говорил то же самое.

* * *

Он опирался на металлический столб и курил. Наблюдал за людьми, которые проходили в обе стороны. Он был тут всего пару дней, не больше двух недель, а уже мог отличить тех, кого манил Зов, от тех, кто словно потерянный возвращается с фабрики. Те, у кого сегодня был выходной, передвигались иначе. Не все под влиянием Зова спали. Часть шли, пытаясь еще решить свои дела.

От толпы отделилась девушка с черными волосами. Он знал ее, она даже ему нравилась, хотя они встречались всего несколько раз. Он улыбнулся ей, инстинктивно пригладил волосы и поднял руку в приветствии.

— Привет, — бросил он. Хотел угостить ее сигаретой, но вспомнил, что она не курит.

— Привет. — Она сунула руку в сумку на плече. — У меня есть что-то для тебя.

Банка со сладким напитком, подумал Харпад. Когда девушка достала завернутую в ткань оранжевую банку, он нахмурился.

— Я, наверное, провидец. — Он выкинул недокуренную сигарету. — А ты очень заботливая.

— Выпей. Это поможет.

Он открыл банку, с шипением поднялось маленькое облачко газа. Он знал, каков этот напиток на вкус, до того как поднес банку ко рту.

— Вспомнил уже?

* * *

Маленький человек с мешком на голове вырывался от двух лысых амбалов. Махал ногами в воздухе, упирался, но это ничего не могло изменить. Они скорее несли его, а не вели, его сопротивление не доставляло им неудобств. Они с тем же успехом могли нести мешок картошки. Люди во всем пассаже шли в одну сторону. Некоторые несли стулья, другие — лестницы или что-нибудь, что позволило бы им лучше видеть экзекуцию.

Они уже приближались, были почти на месте. Под Крепостью построили трибуну из контейнеров, столов, и непонятно чего еще. Возбужденная толпа заняла все места и выкрикивала какие-то малопонятные слова. С середины убрали мусор, смели слой пыли и грязи, открывая большой круглый люк, накрытый ковром, а его ярко-голубой цвет страшно контрастировал со всем вокруг. Несколько факелов освещало арену.

Солдаты Вольфа поставили человечка с мешком на голове с другой стороны люка, посреди круга света. Он встал на колени, потянулся руками к мешку. У него не было шансов развязать этот узел, что он понял спустя несколько минут безрезультатных стараний. Он сел на землю и тяжело задышал.

Толпа густела, люди толкались, пока каждый не занял свое место, которое удалось отвоевать. Постепенно наступала невиданная на Межуровне торжественная тишина, нарушаемая только гулом машин. Все ждали развития событий. Кто-то боролся с нарастающим Зовом, сжимал пальцы на краю скамьи, а пот выступал на лбу.

На арену важной походкой поднялся высокий худой человек в ярко-голубом плаще. Палач. Он посмотрел вверх. Из выставленного на террасу кресла Вольф наблюдал за всем в полном молчании. Он не должен был ничего говорить. Все было решено и проходило согласно установленному заранее порядку.

Палач поднялся на возвышение и посмотрел на приговоренного.

— Ты обманул доверие, — сказал он удивительно сильным голосом. — Присвоил себе то, что принадлежит всем.

Четверо солдат вышли на арену с металлическими ключами в ладонях. Они опустились на колени возле люка, вставили ключи в углубление и одновременно провернули. И отошли. Просвистел воздух, выходящий снизу, а люк дернулся с громким ударом старых механизмов и начал медленно открываться на массивном завесе. Задрожала земля, зашуршал песок. Из темноты повеяло сухим холодом.

Дети сидели, вцепившись в мам, и широко открытыми глазами всматривались в пасть люка. По толпе прокатился шепот, который стал постепенно превращаться в одно слово.