Но уже через несколько дней пошли и другие слухи.

– Князь-то молодой в жены русалку взял, – шептали бабы на торгу, на улицах Подола, на причалах. – Слышно, она ловка цветами водяными лечить.

– Видали ее глазищи-то – так и манят, так и чаруют, аж мороз по коже!

– Дети у нее жить не могут – где ж русалке живое родить? Так и будут помирать…

– Обморочила князя, а мы все с нее пропадем…

Прекраса еще не покидала постели, но до Ингера кое-что из этих слухов дошло. Он возмущался и гневался, но бороться со слухами – все равно что сечь мечом ветер.

– Пусть уж Ельгович в Царьград едет, – сказал ему Ивор. – Коли такое дело, я тебя в Киеве с ним не оставлю. За морем он много-то вреда не принесет, а случись тут какое возмущение… пусть едет со своими отроками, а за полгода мы дела поправим.

Ингер понимал правоту кормильца: Свена и его дружину нужно было поскорее убрать из Киева. Смерть младенца нанесла ему сильный удар не только как отцу, но и как правителю. Сын старого Ельга, отличившийся на войне с древлянами, привезший молодую знатную жену (в Киеве о Ружане говорили как о древлянской княгине, возвеличивая ее над никому не известной здесь Горянью) и получивший от нее здорового сына, уж слишком превосходил сейчас в глазах киян чужака, чья жена, будто из воды перевоза вынырнувшая, родила мертвого первенца и сама, по слухам, не совсем принадлежит к миру живых…

Ельга сама отнесла брату важную новость.

– Ты поедешь в Царьград! – крикнула она еще с седла, когда Свен вышел встретить ее. – Ингер велел вписать в грамоту твое имя! Прежде всего прочего начертано – «Свенгельд от Ингера»! И печать золотая будет – все, как отец с греками уложил!

Обрадованный Свен снял ее с коня и слегка подбросил, прежде чем поставить наземь. Ельга взвизгнула и вцепилась в его плечи; вокруг раздавался радостный смех отроков.

– А я как же? – воскликнула Ружана, когда они вошли в дом и поделились с ней. – А мы? – Она качнула на руках младенца. – Мы тоже, что ли, с тобой в Царьград поедем? Я с этой змеищей одна не останусь! Она меня тут без тебя изведет! Сама родить не сумела, а на меня напраслину возводит! Изведет меня и чадо!

– Тихо! – прикрикнул на нее Свен. – Не гоношись. Ельга ведь тоже остается, вдвоем не пропадете.

– Я с княжьего двора уйду, – с печалью сказала Ельга. – Не буду с ними больше жить, не приведет это к добру.

– Ты будешь жить со мной? – Ружана несколько ободрилась, веря, что любимая народом золовка-жрица сумеет ее защитить.

– Нет, я пойду на Девич-гору. Хочешь, и ты живи там со мной, пока Свен не вернется. Там сила рода укроет нас, даже… Даже если Прекраса и правда… русалка, – опасливо закончила Ельга.

Все помолчали, обдумывая эти слова.

– И вот еще, тебе надо знать, – Ельга взглянула на Свена. – У них дитя умерло, однако оно родилось и под порогом отцовой избы погребено. Ты понимаешь, что это значит? Теперь ее дитя – среди наших с тобой чуров. Хоть они и чужаки, а теперь у них есть кровная связь с чурами Ельгова рода, не слабее, чем у нас с стобой, хоть и другая.

Они еще помолчали, потом Свен встал и положил Ельге руку на плечо:

– Ты, главное, не бойся. Русалка она там или кто, но острое железо, – он передвинул с боку вперед Друга Воронов и показал Ельге его сверкающую серебром и золотом рукоять, – посильнее будет! Острое железо сильнее ворожбы водяной.

Они выразительно взглянули в глаза друг другу. На другой день после происшествия Свен тайком рассказал сестре о ночной битве незримой дружины с русалочьей сворой. Даже между собой брат и сестра не обсуждали этого, но оба смутно угадывали связь между чарами воды, которыми владеет Прекраса, и этой битвой во сне.

А может быть, и несчастьем, которое случилось сразу после той битвы.

– Я не боюсь, – Ельга глубоко вздохнула и прикоснулась к его руке. – Я земле-матери служу, она меня в обиду не даст. Она всего сильнее: острое железо из нее родится, ключи водяные из нее бьют. Пока она со мной, никто мне не страшен.

⁂

По высокой воде десятки лодий, нагруженные полоном и добычей из земли Деревской, ушли на полуденную сторону, вниз по Днепру, чтобы через много дней пути, одолев пороги, выйти в Греческое море. На передней шел воевода Свенгельд с ближней дружиной, вился над штевнем старый Ельгов стяг. Но еще лишь дней через десять Ельга-Прекраса окрепла настолько, чтобы выйти прогуляться к Днепру. Пройдя немного, она велела поставить скамеечку, которую несли за ней служанки, на сухом высоком пригорке, и села, любуясь зелено-голубыми далями, полной грудью вдыхая живительный воздух расцветающей весны.

Вода уже отступила, почти войдя в обычное русло, сохнущие берега зазеленели. Ветви оделись облаком листвы, мягкий шум и птичий щебет сменил тишину. Засеянные поля покрылись ковром ростков ржи, овса, пшеницы, ячменя. Скоро люди выйдут к нивам заклинать теплый дождь: Ельгову дочь оденут в траву и зеленые ветки, будут водить по полям и обливать водой, распевая песни во славу Перуна и жены его Перуницы. Пока еще честь воплощать землю-мать для полян остается за той, что появилась на свет здесь от рождения получила имя Поляницы. Пока Ельга-Прекраса была не в силах бороться с ней и побеждать.

Ее дитя, что родилось, но не увидело света, теперь пополнило число речных духов. Отныне и его маленькое личико будет мелькать в общем рое среди тумана, но сумеет ли она когда-нибудь его увидеть и узнать? С ним часть самой Прекрасы стала частью этой земли, этой воды. Она породнилась с Днепром и Улыбой, и родство это тоже кровное.

Прошел год после встречи у речного брода, думала Прекраса, тайком ощупывая гребень берегини в мешочке на поясе. Оказался позади кусочек от того будущего, что лежало перед ней, когда она на плесе впервые говорила с Прядущими у Воды. Пока еще совсем маленький кусочек. Его потеря не внушала страха – ведь то, что лежало впереди, во много раз его превышало. Она еще успеет совершить все, что ей суждено. Родит Ингеру здорового сына, взойдет на киевский стол. Одолеет всех соперников, крепко возьмет в руки власть над Русью, чтобы обеспечить своему ребенку торжество над соперниками.

Год назад она была девчонкой, что в этот же месяц травень выходила в одной сорочке покормить кур. Что она могла, заброшенная в такую даль от родных и наставников, вооруженная лишь переменчивой благосклонность бездушной стихии воды? Но этот год наделил ее опытом и мудростью. Она не просто вошла в новый род и приняла новое имя – она стала другим человеком и на ту Прекрасу с выбутского брода смотрела, как княгиня, проплывая на лодье мимо рыбачьей избушки, смотрит на девчонку, стирающую белье у мостков. Между ними не осталось ничего общего. Почти ничего.

Лишь одно сейчас роднило будущую киевскую княгиню с юной дочерью перевозчика, которая всю свою жизнь без остатка вложила в первый порыв неопытного юного сердца. Любовь к Ингеру, к тому, ради кого она покинула родной дом и превратила свою жизнь в сказание с таинственным истоком и грозным завершением. Эта любовь бесконечна, как бег крови по жилам. Она не иссякнет, пока бьется сердце и дышит грудь.