так, как есть. Разве что заменят руководителя. Это только там, у капиталистов, провал затеи грозил провалом и всему делу…

Тогда же, по их приезде, Михаил связался и с дачей. Выбил на берегу заливчика Березовки участок для себя и для Вадима: делал городку возле очистных сооружений траншеи взрывом и поставил перед исполкомом условие: или — или…

— Была статья в газете по очистным, — рассказывал Михаил. — Такой-сякой, мол, председатель исполкома… Чувствую, под Баниным затрещало кресло. Да и не узнать стало мужика: даже из-за стола ко мне навстречу вышел, руку подал.

— Взорвите, — попросил Банин. — В скалу на очистных уперлись.

— А я к вам тоже с просьбой, — мгновенно оценил обстановку Михаил.

И выложил тому про дачу.

— Не могу, — нахмурился Банин. — Под дачи же специальный участок отведен.

— Так вот и я не могу, — нахмурился и Михаил. — Взрывчатка — материал строгой отчетности.

— Но, поймите, как же я проведу это на исполкоме? — долго вроде бы не сдавался Банин.

— Придумайте, — отвечал Михаил. — Я же пока тоже не знаю, как буду взрывчатку списывать.

Дело, на взгляд Михаила, было беспроигрышное — и он уходил от председателя исполкома спокойным.

И, действительно, через день решение состоялось…

Вадим хорошо знал Банина, подчеркнуто официального, непроницаемого. Банин со всеми держался на расстоянии, не имел друзей — исключительно потому, чтобы кто-то чего-то по дружбе не выпросил. Боялся оказаться замаранным. Этим он был понятен и близок Вадиму более, чем кто-либо другой в городке, и его неприятно поразило, что даже Банин все же сорвался.

«Неужели же у нас на самом деле такая жизнь, что непременно надо идти на сделку с совестью?» — думал он.

Банин был аккуратист, педант. Говорили, что рабочий день свой он начинал вроде бы с обхода кабинета — проверял, мазнув то там, то тут пальцем, нет ли пыли.

— Такие с кабинетами не так-то просто расстаются, — смеялся Михаил.

Место под дачи было отведено красивое, удобное — вода, лес рядом, — но все там приходилось начинать с нуля: корчевать кустарник, перекапывать землю, завозить перегной, доставать саженцы. Вадим с детства возненавидел это дело. Семья у них была большая, они после войны одной только картошки насаживали соток по сорок: он был старший — и жилиться приходилось, в основном, ему с матерью. Огороды лепились на склонах сопок — возились с ними от ранней весны до поздней осени: копали, пололи, окучивали, обкладывали валами, чтобы не смывало верхний слой…

Вадим вначале отказался от участка.

— Да что я, на мешок картошки не заработаю, что ли? — резонно спрашивал он.

Он во всем любил порядок: оттрудился восемь часов, обеспечил себя на жизнь — и свободен. Можно потом просто полежать, почитать книгу, газету, посмотреть телевизор, можно съездить куда-нибудь на машине. Был бы он колхозником — тогда другое дело. Он даже с некоторым осуждением смотрел на разных куркулей, которые и после работы все что-то ворочали, пахали, гребли деньги.

— Черт знает что! — не раз возмущался Вадим. — Все вот это наше криводушие. На кого ни посмотри — вечно в заботах, в делах. А отдых? Его у нас как будто и нет, мы его и не пропагандируем. Наоборот: главное, хочешь жить — умей вертеться. Поощряем даже всячески: если человек хочет заработать, надо дать ему возможность трудиться день и ночь. И тут же кричим на весь мир, что только у нас личность гармоническая, только мы создаем для этого все условия.

— Ну мало ли что кричат, — говорил Михаил. — Плюнь, не слушай. Все в твоих руках. С той же дачей возьми. Приехал на участок после дневной нервотрепки, поковырялся в охотку на грядках — и как заново народился. Чем не гармония!

— Нет, — возражал Вадим. — Сад требует постоянного ухода. Работы. Я, если возьмусь, не смогу видеть его запущенным.

— Ну построй, в конце концов, просто домик — да и наслаждайся природой, — не отступался Михаил: ему явно хотелось компании.

Просто домик в лесу Вадима прельстил — и он взял участок.

И тут началось: они вместе с Михаилом завозили бревна, доски, цемент. И каркасы домиков возводили вдвоем. Лишь когда осталось обшивать и засыпать стены, Вадим сумел дать себе перекур. Строительство дачи совершенно вымотало его. Он целый день носился по карьерам, а к вечеру Михаил обязательно с чем-нибудь настигал его.

— Слушай, — сиял, врываясь в контору, Михаил. — Я договорился с дорожниками. Они дают нам два десятка шпал. Но только сегодня. Срочно дуй туда — и загружайся. А я им тут обязан один должок отработать…

Вадим приезжал на станцию, блуждая там между покрытыми угольной пылью пакгаузами и разными сараями, отыскивал незнакомого ему Петра Ивановича, небритого, хмурого, спешно, под диктовку, оформлял нужные бумаги, платил. Петр Иванович, помогая загружать шпалы, воровски оглядывался — даже, осторожно шагая, выходил за угол пакгауза, к путям, снова озирался — торопил, будто их могли вот-вот застать за этим делом.

— Мы что, совершаем что-нибудь незаконное? — с противной дрожью в голосе спрашивал Вадим.

Петр Иванович угрюмо взглядывал на него, сопел некоторое время, потом точно взрывался:

— Загружайся быстрей — и проваливай! Понял? Работы полно — чтобы с тобой цацкаться.

Как Михаил договаривался с подобными типами, Вадим не представлял.

Он после таких поездок снова порывался бросить свою дачную затею, но всякий раз оказывался чем-то обязанным Михаилу: то уже сделали гидроизоляцию его домику, а Михаилов оставался на очереди, то Михаил болел, а им откуда-то привозили штакетник — и приходилось до потемок ухайдакиваться с этим: переться, даже не поужинав, по жуткой, разбитой дороге вдоль кочкастого берега к участкам, таскать через кустарник тяжелые сколоченные блоки, укрывать их рубероидом — от дождя и от чужого глаза…

А потом уже, когда обозначился каркас домика, Вадиму вдруг стало жалко бросать начатую работу.

Михаил точно был вечным укором ему: все находил и находил на даче разные дела — украсил стены узорами из дощечек, соорудил легкую веранду с подъемными оконными рамами, вырыл и забетонировал погреб. Вадим из-за него не моги сам спокойно находиться на даче, отдыхать, а тут еще и Галина добавляла:

— У людей домик — не домик, картинка, — зудила она. — Глаз не нарадуется. А у нас — сарай сараем. Еще бы копну сена на него, да кучу навоза рядом…

Вадим злился, крепился, но знал уже, что долго так не выдержит.

Ограду они сделали общую. Михаил свою половину территории перекопал, сформировал грядочки, насовал вдоль забора прутиков малины, поливал их. Лиля ведрами носила воду от заливчика: заходила, проваливаясь в ил почти до колен,