class="p1">Он вспоминал Галину ту, бродскую: как она вваливалась в квартиру вечером, после работы, нагруженная сумками, не переодевшись, наскоро, ставила что-то жарить-парить, бежала от плиты к телефону, на кого-то орала там, злилась, что он, Вадим, голодный, крутился около нее. Ела она на ходу, хватала, по сути, куски, потом, усталая, бухалась в постель, — и никаких чувств порой она не вызывала в нем, кроме сострадания или раздражения.

«При обобществленной жене нужны, наверное, совсем иные отношения людей, — думал он. — Без долга друг перед другом, без зависимости…»

Ночью, недалеко от них, ворочался и точно вздыхал океан — и было хорошо, обнявшись с насквозь пропахшей солнцем и морской водой Галиной, слушать его. Океан не подавлял: наоборот, рядом с ним чувствовалось надежно, крепкослиянно с этим огромным, за стенами барака, миром. Так же, похоже, чувствовал себя Вадим когда-то в детстве, когда плыл один раз ночью с отцом на лодке, с покоса: лежал на сене, слушая тихие всплески воды, и глядел в беспредельное звездное небо — и, ощутив в какой-то миг свою неотделимость от окружающей его бесконечности, он подумал вдруг, что никогда не умрет…

То же думал он и в Гвинее. И еще ему думалось тогда, что теперь они с Галиной — вместе на веки вечные…

IX

Но когда они вернулись домой — опять пошло: Галина как бы старалась во всем догнать и перегнать Михаила — и потому дергала Вадима, нервничала сама и изводила его.

Он не мог ее понять: она вроде бы считала Михаила сильнее его, достойным, что ли, более высоких должностей, и в то же время ей, кажется, никак не хотелось с этим смириться.

— Ты же лучше его знаешь и буровые станки, и взрывное дело, — как бы вслух рассуждала она порой. — Неужели ты действительно не для сегодняшней жизни?

Она говорила так, возможно, специально, разжигая его, а возможно, на самом деле и не веря в него.

— Ты же видела меня в деле в Гвинее, — точно оправдывался он.

— Гвинея — совсем другое дело, — отвечала Галина. — Сравнил!

В аппарате управления Вадим не остался: слишком уж прозрачно намекали ему, что надо будет выжить Алексея Сергеевича — и занять его место. Все тот же растрепанный, расплывшийся в кресле кадровик, который когда-то принимал их с Мишкой на работу, то и дело стряхивая с засалившихся плечей перхоть, заговорщически подмигивая и приглушая голос, говорил ему:

— Старик выжил уже из ума: два на два на арифмометре умножает — а никак не сковырнешь, заслуженный работник. Нужно показать, что он не в силах совладать с новым… Вы за границей небось нового набрались сверх головы, а?

Кадровик поощрительно — якобы демонстрируя пробойную мощь Вадима — сжимал маленькие кулачки и энергично потрясал ими над своим выпирающим животом.

— Надо, стало быть, выставить его дураком? — уточнял Вадим.

— Да, да, да, — засмеявшись, с готовностью кивал кадровик.

Еще утром, в коридоре управления, Вадим встречался с Алексеем Сергеевичем. Старик порывисто бросился к нему, обнял, долго, как с родным, терся щетинистой щекой о его подбородок.

— Ну как там?.. Не хворал?.. По зиме не скучал?.. А они тебя понимали?.. Не уросилн…

Культяпистой рукой старик разглаживал его курчавые волосы…

Галины при разговоре в отделе кадров не было — и все прошло гладко: его направили на свой же участок, мастером.

Начальником участка тогда снова стал Михаил: вернулся после истории с кладбищем — и Вадим, таким образом, опять попадал под его начало.

— Как будто б ничего и не было, — уже снова по-деловому, озабоченно, выпирала желваки Галина, сидя напротив него в электричке. — Как будто неоперившегося инженеришку встретили. Да еще и к Мишке опять!..

Над Михаилом, правда, тогда нависла новая угроза: могли снять в любой день и даже отдать под суд. Кадровик, вроде бы по-человечески понимая решение Вадима, все же из сочувствия к нему, что ли, посчитал нужным выложить:

— Михаила Андреевича все равно, наверное, посадят… За плутни. Так что место начальника… понимаете?..

К Михаилу, оказалось, как-то по ошибке поступили два абсолютно ненужных ему в хозяйстве импортных автокара — и он буквально за месяц сумел выгодно для себя распорядиться ими: один обменял на «Волгу», правда, видавшую уже виды, а другой пустил на запчасти. Когда сверху спохватились, восстановить что-либо было уже поздно.

— Раскурочить такое оборудование! — потрясал над животом кулачками кадровик. — Надо же так! На валюту купленное! Да за такое сейчас знаете что!..

Вадим дорогой рассказал об этом Галине — и Галина, что поразило его больше всего, неожиданно перестала хмуриться, успокоилась.

— Посадить его — не посадят, — уверенно заявила она. — А вот снять — определенно снимут. Но Мишка везде пойдет нарасхват, так что не переживай шибко за него…

Она даже повеселела.

— Смотри, смотри, — оживленно уже показывала Галина за окно. — Отстроили-таки на Сеятеле Дворец. Да еще и с голыми бабами на фронтоне. Ха-ха-ха! Видишь?.. Да не терзайся, не терзайся ты, может, Мишке это даже еще и к лучшему…

Но Михаил встретил их на вокзале как ни в чем не бывало — смеялся, тискал обоих, шариком перекатываясь, повел к сверкающей, белой, единственной на грязной привокзальной площади, «Волге». Он распахнул заднюю дверцу машины и, даже задохнувшись от ребяческого тщеславия, закашлявшись, произнес:

— Прошу садиться, господа иностранцы!

Он ерзал на сиденье, улыбающийся, довольный собой, оборачивался, всматривался в опрятные новые чехлы, спрашивал:

— Ну и как, удобно?.. А?.. Не у всех тутошних директоров есть такое чудо! Раньше вас приобрел…

— В управлении что-то к этой твоей операции настроены очень агрессивно, — сказал Вадим.

— А ну их в ж… — беспечно, покосившись на Галину, отмахнулся Михаил. — Я сейчас уже поколесил на «Волге» по округе и двух таких заказчиков нашел — о-е-ё! Живые деньги — пруды для совхозов! А так сидел бы на месте — будто яйца парил. Провожу пока затраты по карьеру, не замечают, дурачье…

Михаил до тех пор, пока, наконец, не грянет гроза над ним, не терял присутствия духа. Наоборот. Это точно была его стихия: он как бы только тогда и жил полной, настоящей жизнью, когда приходилось как-то выкручиваться, ловчить, обходить закон.

Вадим не раз думал: вот если дать Михаилу полную свободу, сможет ли тот тогда так же развернуться? Или уж он был порожден именно нашей обстановкой, нашим временем, сформирован ими? У капиталистов ему, наверное, стало бы скучно: наживай да наживай деньги. А тут при всем том точно возникал элемент игры, риска. Да, к тому же, и риск у нас особый: провалится затея — все останется