— Отчего?

— Оттого, что они жаждут любви. Авто, недвижимость, наряды, драгоценности… все это сублимация. — Он покачал головой. — Деньги, власть, обладание дорогими вещами… ничто не заменит любви. Купив машину, дом или модную шмотку, они испытывают недолгое удовлетворение. И тут же принимаются искать, чем бы еще себя потешить. — Мануэл Норонья опять сделал паузу, чтобы отдышаться. — Люди торопятся что-то найти, но не находят. Купив то, о чем мечтали, чувствуют опустошенность. Людям нужна любовь, не вещи.

— Но ты не был таким…

— Да, я участвовал в другой гонке. Мне никогда не было дела до вещей, собственности, богатства, это правда. Свою жизнь я прожил в поисках знаний.

— Это разве не лучше?

— Конечно лучше. Но какова цена этого «лучше»? Она равна тому, что я недодал тебе. — Он попытался в который раз утихомирить дыхание. — Знаешь, я прихожу к выводу, что самое главное — быть чутким и заботливым. Преданным своим близким. Внимательным к окружающим. Только это по-настоящему важно.

— Ты разве не находил смысла в своей работе?

— Находил.

— Вот видишь! Значит, игра стоила свеч.

— Того, что стоили эти свечи, недополучила моя семья…

— О, это ты зря. Мне не на что пожаловаться. И мама не жалуется. И… мы тобой гордимся.

В палате на миг воцарилась тишина.

— Я никогда не понимал, почему люди не замечают очевидного и с самозабвением размениваются на пустяки. Ссорятся, обижаются, занимаются мышиной возней, растрачивают себя на мелочи. И знаешь, это в определенной мере повлияло на мой выбор, на то, что я замкнулся в математике. Я внушил себе, что нет ничего более важного в жизни, чем познание сущности окружающего мира.

— И ты именно это искал в математике?

— Да. Я шел стезей поиска сущности вещей. И теперь вот обнаружил, что, оказывается, все это время искал Бога… Через математику…

— И ты нашел Его?

— Не знаю… Я нашел нечто весьма странное, нечто… необычайное: разумность в устройстве мироздания. Это неоспоримый факт. Вселенная устроена с умом. Бывает, занимаясь расчетами, мы обнаруживаем что-то любопытное, какую-то забавную деталь, которая, на первый взгляд, не имеет значения. Однако потом приходим к пониманию, что этот математический курьез играет фундаментальную роль в строении какой-либо созданной природой вещи. Самое удивительное в природе — это то, что даже совершенно разнородные вещи, не имеющие друг к другу никакого отношения… даже они связаны между собой. Когда мы думаем, в мозгу перемещаются электроны. Это ничтожно малое изменение оказывает влияние, пусть микроскопическое, на ход истории в целом… Клетка, формирующая ткани моей руки, не думает, ее можно сравнить с камнем: у нее нет сознания. А вот нейроны мозга — думают. Может быть, они относятся ко мне так, словно я Бог, и не сознают, что я — это все вместе взятые они. Точно так же мы, люди, сами того не сознавая, возможно, являемся нейронами Бога. Считаем, что мы особенные, отделяем себя от остальных, когда на самом деле все вместе составляем часть всего. — Он улыбнулся. — Эйнштейн верил, что Бог — это все, что мы видим, а также все, что не видим.

— Откуда ты знаешь?

— Аугушту рассказывал… Бедняга Аугушту… Он верил в Бога. А я играл роль скептика, который всегда ищет доводы против.

— И что же он говорил?

— Часто цитировал своего учителя. Эйнштейн был для него кумиром. — Отец мучительно улыбнулся. — Знаешь, он бережно хранил все, что получил из его рук. Когда Аугушту исчез, его помощник передал мне запечатанный сургучом пакет с бумагами… Знаешь, я ведь его распечатал… Там листок с автографом Эйнштейна. На нет трижды повторялся выписанный в строчку алфавит, а сверху, над этими строчками, стояло имя Эйнштейна по-итальянски. Видишь, Аугушту даже такие безделицы хранил…

Отец вдруг с хрипом вдохнул и бросил взгляд в сторону двери.

— А где мать?..

— Идет. Скоро будет.

— Ты заботься о ней, слышишь? Если придется отдать ее в дом престарелых, выбери самый лучший…

— Папа!..

— Дай договорить… Не обижай мать, будь к ней внимателен. — Он закашлялся. — Помоги ей достойно дожить… Мысль о смерти несет умиротворение, — прошептал Мануэл. — Уйти хочется с миром… Простить других и чтобы тебя простили… — Он снова задыхался. — Люди страшатся смерти, ибо не отождествляют себя с природой, думают, что мы — это одно, а Вселенная — другое. Но в природе все умирает. Каждый из нас в некотором роде вселенная, и поэтому мы тоже умираем. — Мануэл нащупал руку сына. — Хочешь, я открою тебе секрет?.. Вселенная циклична… Аугушту рассказывал, что, согласно индуизму, все в мире циклично, в том числе Вселенная. Она рождается, живет, умирает и вновь рождается. Круговорот этот бесконечен, и его называют Днем и Ночью Брахмана. — Мануэл Норонья широко раскрыл глаза. — И знаешь что?.. Индуисты правы…

В тот миг открылась дверь, Томаш увидел мать и вдруг остро осознал, что эта встреча родителей — последняя, что им остаются какие-то мгновения, прежде чем они расстанутся навсегда. Не в силах больше сдерживаться, Томаш заплакал и порывисто обнял отца.

По небу медленно ползли низкие тучи, застилая утренний свет. Вершины кипарисов гнулись от порывов ветра словно в прощальном поклоне.

Университетский капеллан закончил поминальную проповедь, сотворил крестное знамение и глубоким, проникновенным голосом начал распевно читать «Отче наш».

Дона Граса тихо плакала, прикрывая лицо кружевным платочком. Томаш крепко обнимал ее за плечи.

Гроб из полированного орехового дерева стоял на сырой земле у отверстой могилы. Вокруг компактной группой расположились родственники, друзья, знакомые, студенты и ученики Мануэла Нороньи, пришедшие проститься с усопшим. В торжественной тишине звучали слова молитвы: «Отче наш, иже еси на небесех. Да святится Имя Твое, да приидет царствие Твое, да будет воля Твоя, яко на небеси и на земли. Хлеб наш насущный даждь нам днесь и остави нам долги наша, яко же и мы оставляем должником нашим, и не введи нас во искушение, но избави нас от лукаваго. Аминь».

Из уст присутствующих нестройным хором вырвалось ответное «аминь». Священник осенил гроб крестным знамением. Могильщики приподняли гроб и медленно опустили в могилу. Мать громко зарыдала. Томашу стоило большого труда держать себя в руках. Перед глазами у него встал образ отца — ученого мужа, в уединении кабинета занятого решением загадок Вселенной. Великого при жизни и теперь обратившегося в ничто.

Ему неоднократно приходилось слышать, что мужчина становится мужчиной только после смерти отца. Однако в тот миг Томаш не почувствовал прилива мужественности. Более того, услышав, как падают комья земли на крышку гроба, он ощутил себя осиротевшим ребенком, оставшимся во враждебном мире без покровительства того, кто своей любовью надежно ограждал его от невзгод.