Алина, Гришина вдова, это она позвала меня на похороны, провела вперёд, поставила рядом. Так я и стоял, в дешёвых ботинках, бесформенных брюках и в куртке из секонд-хенда среди туалетов от мировых брендов, и мой совковый одеколон благоухал вместе с парфюмами по сто баксов за молекулу.

Первую горсть на гроб бросила Алина, вторую, так уж она распорядилась — я.

А вот снова знакомый из моего детства: худощавый и какой-то скособоченный мужик со странным для русского уха именем Мича. Мича был хозяином отличного, ухоженного дома, наискосок от нашего. Уж не знаю, где он работал, но домой Мича возвращался хотя бы с охапкой дощечек: всё в дом тащил, всё старался для семьи, а сам ходит в каком-то затрапезе. Бывало, он выпивал, и даже напивался. В этом случае его было слышно издалека: из-за ворот доносился высокий, надтреснутый голосок Мичи, что-то втолковывающий своей жене, и словно визг циркулярной пилы его крик: «Давай-давай-давай-давай-давай»!!!

Мича упал лицом в сугроб, когда шёл домой с работы, но на этот раз ничего не нёс, а ощущая в груди разрывающее жжение инфаркта, торопился домой, как зверь в своё логово, чтобы умереть там, но не дошел, сил недостало. Таким мы его и нашли, когда отправились на вечернюю прогулку.

Фигуры, лица… Я знаю всех, но большинство имён не помню. Много в этом ряду тех, кого я не хотел бы узнавать, и даже память о них, считаю пачкающей душу грязью.

Но есть те, кого я забыть не даже не пытаюсь, и воспоминания о них чисты и воздушны. Вот Наташа, которую друзья называли Неточкой. Славная ленинградская непоседа, не красавица, но умница и бесконечно милая женщина. У нас был кроткий бурный роман летом восемьдесят восьмого, когда я только приехал в Ленинград, и сочинял стишки на заказ, на паперти костёла святой Екатерины, что напротив Думы, наискосок от Гостиного Двора. У нас не вышло ничего доброго, да и расстались мы нехорошо, возможно из-за моей гордыни, а может и не из-за неё, но восемь лет, до самой своей нелепой смерти, Неточка то и дело, совершенно случайно, оказывалась на моём пути с трогательной, чуть виноватой улыбкой: «Ты меня ещё не простил»? Не простил, Неточка. Тогда. А теперь-то простил, когда постарел, но это уже совершенно неважно.

Бесконечная чреда мертвецов под чужим вечерним небом. Здесь даже созвездия непохожи на привычные нам. По законам жанра они должны мне угрожать, или о чём-то предупредить… А может даже от чего-то защитить? Но нет. Они просто стоят пока я стою, а когда продолжаю движение, неторопливо двигаются следом. Они не оставляют следов и не пылят. Они не рвутся вперёд, им достаточно того, что они за моими плечами.

Наконец до меня доходит: это же вечные спутники живых! Это те, кого я не забыл, и они исчезнут лишь тогда, когда я сам перестану жить.

Они — отражения прошлого.

Они исчезнут только вместе со мной.

Но вот из строя делает шаг ко мне тот, кого я ежедневно вижу в зеркале. Мгновенно соображаю: это не я, а Петя, мой невольный сожитель по телу.

— Почему ты здесь, Петя?

— Мне нечего делать там, среди живых. Она любит тебя, народ доверяет тебе, а я, как выяснилось, бесплодный побег сгнившего на корню рода. Прощай!

И делает шаг вперёд, оставляя в строю своё тело-тень. Петя широко шагает на запад, шаг за шагом теряя цвет и объём, и вот, совершенно истаивает в пространстве. А его тень остаётся, и равнодушно смотрит сквозь меня. С ним уже не поговоришь, ему только и остаётся, что следовать за мной шаг в шаг, и исчезнуть, когда придёт мой черёд.

* * *

Пробуждение было ужасным: совершенно опустошенный я лежал в своей кровати, я рядом суетились профессор Боткин и ещё какие-то люди.

— Доброе утро, профессор!

— Утро? Отнюдь, Ваше императорское величество, сейчас не утро, а поздний вечер.

— Выходит, я проспал сутки? Сергей Петрович, мы же договаривались, что мы общаемся без чинов.

— Ах, Пётр Николаевич, такой договор был, но ведь между простым профессором и простым великим князем.

— Намёк понял, Сергей Петрович, и применю своё влияние, чтобы Вы стали Президентом Академии Медицинских наук.

— Позвольте, но у нас нет отдельной Академии медицинских наук, Пётр Николаевич.

— Значит, её надо создать. У нас имеются и успешно развиваются научно-практические центры, такие как Военно-медицинская академия, Военно-Морской госпиталь, есть успехи мирового уровня в различных областях, но нет концентрации сил и средств на перспективных направлениях. К тому же, слаба связь с другими отраслями науки. Вы же знаете о работах Вильгельма Рентгена?

— Не имел чести, Пётр Николаевич.

— Суть такова: этот гениальный физик на пороге открытия лучей, которые пронизывают тело человека, и оставляют след на фотографической плёнке. Таким образом, мы получаем фотографию внутренних органов без вскрытия человека. Представляете область медицинского применения этого открытия?

— Погодите, Пётр Николаевич, я несколько растерялся… И какова область применения?

— Фтизиатрия. Выявление туберкулёза на ранних стадиях. Хирургия. Исследование переломов, внутренних повреждений, наличия инородных тел вроде пуль или осколков, а может осколков костей. Стоматология…

— Я понял, Пётр Николаевич.

— Ставлю Вам задачу, Сергей Петрович: нужно пригласить профессора Рентгена в Россию, создать ему идеальные условия