— Да.

Настька любит понятное и привычное. Чтобы полюбить что-то новое, ей нужно присмотреться, привыкнуть.

Андрис вернулся с официантом, мы быстро заказали еду. Никитос попытался выбрать все блюда, которые он вообще когда-то ел в ресторане.

— Мне пиццу с грибами, потом лапшу с чернильным осьминогом… ой, ну как он называется, Насть, не помнишь?

— Я тебе уже манную кашу заказала, успокойся, — попросила я его.

— С почками?

— С почками.

— Если я плохо себя веду, мама обещает сварить мне манную кашу с почками, соленую. Бэ-э-э… — объяснил Никитос Анжею. Анжей тут же снял смешную рожицу Никитоса, они посмотрели снимок, снялись, хохоча, еще раз и продолжили весело болтать.

Когда официант отошел, парни в черном повысили голоса, откровенно усмехаясь и глядя на нас.

— Что они говорят? — спросила я Андриса.

— Не знаю. Это не латыши.

Я прислушалась. «Кыйк», «селле»… Сыплющаяся звонкими маленькими камешками речь.

— Эстонцы.

— Да, я тоже понял уже.

— Что-то мне они не нравятся.

— Мне тоже. Но не волнуйся. Здесь очень приличное место. Не может быть ничего такого. Посмеются и успокоятся. Если что, позовем охрану.

Парни тем временем стали кричать громче. Один встал, направился к нам. За ним потянулись еще двое, еще. Как бездомные собаки, боком, как-то озираясь, как будто слегка неуверенно и в то же время хамски, они окружили нас за несколько секунд. Да, я уже увидела свастики, я увидела наглые глаза, перевязанные цепями запястья.

Настька задрожала и прижалась ко мне.

Никитос с Анжеем, ничего сначала не поняв, притихли, оглянувшись и увидев вокруг себя парней в черном, плохо улыбающихся, напряженных.

— Давай, давай! — сказал один из них, мордатый, с плохой прыщавой кожей, обращаясь к Андрису. — Давай домой!

Андрис ничего не говорил. Я посмотрела на него и не поняла его реакции. Он испугался? Он сидел молча и никак не реагировал.

— Тётка! — сказал все тот же самый, с угреватой мордой, белыми-белыми волосами и страшными, совсем бесцветными глазами с подпухшими красноватыми веками. Альбинос, настоящий альбинос. Я даже засмотрелась. Но поняла, что он обращается ко мне. — Давай-давай!

Парни заржали, один из них выплюнул жвачку и попал в голову Никитосу. Тот стал снимать жвачку, она прилипла к волосам, потянулась. Кто-то из парней неожиданно ясно выматерился по-русски. Андрис по-прежнему молчал. Я взглянула на него и засмеялась. Я ничего не могу поделать. Это моя защитная реакция. Я смеюсь, когда совсем уже нечего делать.

Я встала.

— Повернулись и ушли отсюда! — сказала я.

— Mis? Mis?[1]— залопотали парни и стали приближаться. Я уже поняла, что здесь Кирилла Селиверстова с камнем и дубиной не будет. Поэтому взяла со стола огромную пепельницу.

— Geh weg! Get away! Ein won! Пошли вон! — четко повторила я на всех известных мне языках.

Парни стали что-то выкрикивать, а кто не дурак, так же взял пепельницу с другого стола.

Краем глаза я видела побледневшего Андриса, слышала громкое дыхание Настьки. Мое сердце, как и положено, уже выскочило и стучало отдельно от меня, на небольшом расстоянии, все быстрее и быстрее.

Два парня подошли к Никитосу и Анжею справа и слева и как-то ненароком стали прижимать их боками.

— Ну все, хватит, — сказал Андрис. И что-то произнес по-латышски. Парни переглянулись, но не унялись.

— Я сказал, хватит, — довольно спокойно и твердо повторил он. И подошел к мордоворотам.

Я рванулась за ним.

— Аня, отойди назад.

— Ваня, давай-давай! — опять заржали парни, один из них попробовал оттолкнуть Андриса. Тот неожиданно размахнулся и точно ударил парня кулаком в лицо. Парень упал. Его товарищи заулюлюкали, и все семь, или девять, или одиннадцать, сколько их было, навалились на Андриса.

Я закричала, мальчики вскочили, Никитос стал швырять в них все, что было на столе, — фужеры, которые успел принести официант, бутылку с оливковым маслом, вилки с ножами.

И тут завыла сирена. Наша домашняя, верная, самая надежная и громкая. Настька завыла так, что куча черных тел, сгрудившихся вокруг Андриса, на секунду распалась. Я увидела лежащего на земле Андриса, схватила огромный деревянный стул, бросила его, как хватило сил, в стоящих ближе ко мне эстонцев, отвлекла их хотя бы от Андриса.

На звук Настькиного голоса появились наконец охранники. Эстонцы полезли драться и с ними, кто-то пытался пинать Андриса ногами.

— Не-ет!!! — закричала я, видя, как здоровый толстый парень ногой бьет Андриса по рукам, наступает, давит огромным черным ботинком.

Двое охранников не могли растащить эстонцев. Я увидела пожарный шланг за стеклом в темно-коричневом деревянном ящике. Вот как правильно, что у нас они — в красном! Но уже нашла. Вот он. Я быстро разбила стекло, достала баллон, рядом услышала голос Никитоса:

— Мам, давай, я помогу, мам…

Я никогда не пользовалась пожаротушителем, не знала, как и куда нажимать. Но все оказалось просто. Пена выскочила со страшной силой. Я чуть не уронила баллон. Эстонец, в которого я попала первым, заорал, повернулся, кинул в меня чем-то тяжелым, попал, я почувствовала сильный толчок, но устояла на ногах. Я продолжала поливать всех пеной, охранники кричали.

— Настя! — Я оглянулась. Я видела ее фигурку несколько раз и слышала, как она громко, очень громко плачет. В какой-то момент перестала видеть и слышать. Но зато услышала настоящую сирену, увидела машину с мигалкой, группу латышских полицейских, высоких, быстрых, они бегом окружили веранду, на которой мы хотели обедать и обед так резко не заладился.

— Всё, всё, уже всё… — Я подняла стул, усадила на него плачущую Настьку. — Подожди, Настюня, я не вижу Никитоса…

— Мам, — с ужасом всхлипнула Настя, на которой от слез и ужаса не было лица, — у тебя кровь… Тебе больно?

— Нет… — Я увидела, что у меня разодрана блузка на плече и действительно кровь. — Нет, не больно. Где Никитос?

Я увидела, что Никитос стоит на своих ногах, весь в пене, рядом с Анжеем, размахивая руками и что-то рассказывая полицейскому. Тот кивает, оглядываясь.

Эстонцев уводили по одному в полицейский фургончик. Кто-то убегал по улице. Двое дрались с полицейскими, но уже на лужайке перед верандой.

Андрис! Я бросилась туда, где лежал на полу Андрис. Он, слава богу, уже не лежал, а сидел, рядом с ним присела на корточки официантка и вытирала ему кровь. И что-то говорила ему по-латышски. Он кивал, сжав губы и морщась от боли.