Делать нечего, надо искать другое решение.

…Рыба ниже водопада, в маленьком заросшем озерце, клевала отлично, хотя солнце еще только начало клониться к закату.

Бойкие щурята и некрупные окуни, казалось, выстроились в очередь за блесной – отроду не виданной ими металлической игрушкой. А спустя час, когда Лукин собрался уже уходить, поплавок, неподвижно стоявший у края зарослей, лег набок и неторопливо поплыл в сторону. Лукин подсек и осторожно вытащил на низкий берег упорно сопротивлявшегося леща не менее двух килограммов весом. Он глядел, как рыбина лениво шевелит жабрами, и в голове у него медленно созревал план – смутный, пока не оформившийся план.

Лукин завернул в намоченную рубашку слабо возражавшего леща, натянул энцефалитку на голое тело, закинул за спину двустволку… Подхватил удилища, мокрый сверток и связку остальной рыбы и поспешил к уазику.

Завел двигатель и неприятно удивился, бросив взгляд на указатель топлива. Запрокинув над горловиной бака двадцатилитровую канистру, подумал, что завтра надо будет съездить в Пудож: запастись бензином, позвонить кое-кому в Москву, попытаться кое-что разузнать про здешние места.

Но сначала, с утра, он попробует реализовать свой план.

Ожидая, когда чуть остынет котелок с аппетитно пахнувшей двойной ухой, он снова перебрал в уме все свои сегодняшние выкладки.

Неувязок пока не видно, известные факты не оставляли места для реликтовых ящеров и незваных морских пришельцев – надо искать что-то свое, местное, пусть и очень редко встречающееся… Либо выросшее до гигантских размеров. Все опять сходилось на огромной рыбе, а единственная рыба наших пресных вод, известная хоть и редкими, но не уникальными нападениями на человека, – это сом.

Среди побежденных Лукиным речных и озерных гигантов сомы как-то не встречались – может, потому, что в местах, где ему доводилось ловить, усатые донные хищники максимальных своих габаритов не достигали. Даже на Балхаше, казалось, сомами кишевшем, самые большие выловленные им экземпляры тянули на килограммов десять-двенадцать – по сомовьим масштабам маломерки. А вес и размеры настоящих гигантов измерялся метрами и центнерами.

На совести медлительных (относительно, конечно) монстров, гоняться за рыбами уже неспособных, числились и собаки, и пришедшая на водопой скотина, и вообще любая переплывающая водоем живность.

И люди – чаще всего купающиеся дети.

После каждого такого случая на сома-людоеда начиналась самая беспощадная охота, где речь уже не шла о разрешенных и запрещенных снастях, сроках и способах ловли – и люди не успокаивались, пока не уничтожали усатого убийцу.

Образ действий здешней твари подходил для сома как нельзя лучше – Лукину доводилось видеть, как некрупные сомики хватают с поверхности воды зазевавшихся утят – в истории с лебедями все повторилось один к одному, за исключением масштаба.

Но была и одна загвоздка.

Сом – рыба теплолюбивая, и, чем дальше к северу, тем меньших размеров достигает – и между 60-й и 65-й широтами (в зависимости от местных климатических условий) перестает встречаться. Находка усача столь гигантских размеров здесь, среди северной тайги, – явление уникальное.

«А кто говорит, что мы имеем дело с чем-то обыденным? – подумал Лукин с неожиданной злостью, неизвестно кому адресованной. – Это, черт возьми, не более уникально, чем не пойми откуда взявшийся звероящер или заглянувшая на променад акула-людоед…»

Он закончил хлебать отменно вкусный бульон (по местному – юшку) и нацелился на разварившуюся рыбу.

И тут ему в голову пришла еще одна мысль. Он взял в руки голову щуренка (положенную в котелок еще в первый заклад, для навара, а потом извлеченную) и осторожно развел, насколько смог, челюсти. Заглянул в глотку и попытался прикинуть размер щучины, способной заглотить взрослого человека.

Огромными щуками, в отличие от сомов (а также акул, крокодилов и динозавров), Север славился…

Утро вновь выдалось туманным и прохладным.

На сей раз, наученный горьким опытом, Лукин ночевал в спальнике, не мерз, и никакие кошмары его не мучили. Он встал, позавтракал (вчерашняя уха превратилась за ночь во вкуснейшее заливное); поскреб ногтем седеющую четырехдневную щетину и решил отращивать бороду; больше ничем заниматься не стал – ему не терпелось осуществить свой вчерашний план.

Просторный садок болтался в воде, привязанный к чахлому, приютившемуся среди прибрежных камней кустику. Лещ за ночь набрался сил и отдохнул после вчерашней нелегкой дороги, проделанной им в тесном бачке из нержавейки – рыбина держалась в воде прямо, не пытаясь завалиться на бок, и достаточно бодро шевелила хвостом, плавниками и жабрами…

Лукин отнес садок подальше от воды и осторожно продел под жабры леща крючок своей диковинной, слаженной вчера снасти.

Огромный двойной крючок, габаритами не меньше якорька для легкой лодки, был наскоро выгнут из мягкой, тонкой проволоки и не имел зазубрин – хищника, соответствующего размерам живца, такая снасть удержать никак не могла. Спиннингом Лукин рисковать не стал, укрепив запасные кольца на срезанную вечером рябиновую жердинку. Катушкой служил мощный мультипликатор, оснащенный тремястами метрами прочнейшего плетеного шнура – вещь исключительно для морской ловли, прихваченная им после сбивчивого телефонного рассказа Паши.

В сборе снасть смотрелась на редкость удивительно.

«Надо послать конструкцию в журнал “Рыболов”, – подумал он, – универсальная снасть для проверки наличия в водоеме чудищ, питающихся человечиной, оригинальная авторская разработка Игоря Лукина, все права защищены…»

Лещ стоял у берега, недоуменно двигая жабрами, и не верил нежданной свободе. А потом с удивительной для толстого неуклюжего тела скоростью рванул золотистой молнией в глубину. Мультипликатор, который Лукин забыл смазать, протестующе взвизгнул.

Это была самая удивительная ловля на живца в его жизни – на огромного, двухкилограммового живца, превышающего размерами среднюю добычу столичных кружочников и жерличников.

Лещ несколько раз пытался пойти вдоль берега, но Лукин пресекал его попытки, поворачивая на прежний курс осторожным натяжением лески. Наконец примерно в полутора сотнях метров от берега живец прекратил свое движение вглубь и плавал туда-сюда почти на одном месте, постепенно сдвигаясь влево. Лукин решил, что расстояние достаточное, лодка Валеры опрокинулась еще ближе к берегу.

Монотонное занятие продолжалось почти час: он то подматывал, то отпускал леску, стараясь держать ее натянутой. И ежесекундно ожидал, что лещ панически задергается, когда на него надвинется там, в придонном сумраке, громадное НЕЧТО.

Но лещ не дергался, тянул спокойно, и Лукин понял, что опять ошибся – или тварь (твари?) не избрала местом обитания именно этот залив, или она не питалась рыбой, или, чем черт не шутит, жила только в его воображении, растревоженном сказочкой Ларисы…