— Допустим, — хмыкнул Приам и откашлялся. — Мы должны расставить наблюдательные посты не только рядом с городом, но и по всему берегу.

Действительно, когда мы плыли с Парисом, корабль причалил гораздо южнее Трои. Греки могут высадиться где угодно: побережье длинное.

— Мы также должны предупредить союзников, чтобы они докладывали нам обо всех высадках на берег и перемещениях. Пока мы можем передвигаться свободно, нужно сосредоточить в крепости большие запасы провизии и вещей. Чтобы хватило не меньше чем на год. Дольше осада никогда не продолжается. Когда снова задуют зимние ветры, греки отправятся восвояси.

— Ты говоришь об осаде? — уточнил Гектор. — Почему бы нам не сразиться с ними в прямом бою?

— Все может случиться. Но я забочусь обо всех жителях нашего города, не только о вас, воинах. Среди греков будут только мужчины, только воины, а у нас в городе полно женщин, стариков, детей, ремесленников, рабочих, простых горожан. Из них и состоит великая Троя. Мы защищаем все, что нам дорого: воспоминания детства, меч прадеда, бабушкино ожерелье, колыбель первенца. Греки прибудут налегке, не обремененные ни воспоминаниями, ни реликвиями. Они бросили все. А мы должны защитить все: жизнь, имущество, прошлое и будущее.

— Снова речь идет о войне, — произнес Антенор. — Может, до войны дело не дойдет. Наверняка они сначала пришлют послов, и мы обсудим условия мира.

— Если ты хочешь знать, отдам ли я Елену, мой ответ будет тот же: нет! — крикнул Парис и вскочил. — Она мое сердце, моя душа. Я не могу ее отдать. Если меня убьют и я отправлюсь к теням в Аид, тогда мне будет все равно. Но жить без нее я не могу!

— А мы можем, — ответил Гектор. — Должны ли мы все страдать из-за того, что, оказывается, твое сердце и твоя душа — Елена? По-моему, это несправедливо.

Гектор отважился высказать то, о чем каждый думал про себя.

Парис ответил не сразу. Он направился в центр зала, ступая медленно и словно взвешивая каждый шаг. Тишина хлопала крыльями, как сова Афины. Я потеряла дар речи, словно мне отрезали язык. Я могла только смотреть и слушать.

Парис улыбнулся. У него была чарующая улыбка, и он никогда не скупился на улыбки, даже по отношению к врагам.

— Ты говоришь мудрые речи, Гектор. Мне повезло, что мой брат не только отважен, но умен и честен.

Парис посмотрел каждому из окружавших его людей в глаза, потом продолжил:

— Дорогие друзья, любимая семья! Я склоняю голову перед вашими справедливыми словами. Вам кажется, что причина ваших грядущих испытаний коренится во мне. Вы правы. Разве не я привез Елену Спартанскую в Трою? Не будь этого, вам не угрожала бы армия греков. Но порой мы вынуждены смириться перед волей богов, даже если она кажется нам темной или неправильной. На меня пал выбор богов, для того чтобы привести механизм истории в движение, и я никак не мог уклониться от этой участи. Я никогда не рассказывал об этом — не было необходимости. Это напоминало сон. Зевс приказал мне разрешить спор трех богинь — двух своих дочерей и жены. Я ничем этого не заслужил. Возможно, он выбрал меня по чистой случайности. Я пытался отказаться, но тщетно. Пробовали ли вы когда-либо перечить богам? Это невозможно, говорю вам!

Все молча смотрели на Париса, иногда переглядываясь, как бы спрашивая друг друга: «Он сошел с ума?»

Парис прочистил горло и продолжил рассказ:

— Три богини — жена Зевса Гера, его дочери Афина и Афродита — явились мне на горе Ида и потребовали, чтобы я выбрал одну из них.

Деифоб ухмыльнулся:

— С какой целью?

— Я должен был выбрать прекраснейшую из них.

— О чем тут спорить? Ни Гера, ни Афина не славятся красотой, хотя, конечно, боги все прекрасны, — заметил Антенор.

— Ты повторяешь мою ошибку, — ответил Парис. — Я всегда думал, что бог или человек гордится своими достоинствами и скрывает свои слабости. Разве может быть абсолютное совершенство?

— Сынок, может, перейдешь к делу? — спросил Приам.

— Я думал, это никого не касается, кроме трех богинь и меня. Теперь я вижу, что ошибался. Когда имеешь дело с богами, это касается всех. Кроме того, богини не желали признавать свои слабости. Воинственная Афина, которой нет равных в ведении справедливой войны, хотела, чтобы ее признали красивейшей. Так же и другие богини. Поэтому они решили подкупить меня. Меня, смертного, которого могли смести с лица земли мановением пальца! В результате я выбрал Афродиту. Теперь Гера и Афина прогневались на меня, а вместе со мной за выбор бедного Париса, похоже, должны расплачиваться все троянцы.

— О бедный сын мой! Какая тяжесть обрушилась на тебя! Но все равно я пока не понимаю, каким образом эти события привели к нынешнему затруднительному положению.

— Гера и Афина пребывают в гневе. Они не делают различия между мной и троянцами. Они жаждут мести.

— А что же Афродита? — спросил Антенор.

— Увы, на войне от нее не много проку, — пожал плечами Парис.

Всех охватило волнение. Никто даже не обратил внимания на то, что Парис не объяснил, как именно Афродита соединила нас с ним. Никто не спросил и о том, что сулили ему богини, пытаясь подкупить.

— Мы находимся в этом положении по воле богов. Они всему причиной. Я был только орудием в их руках, — закончил свою речь Парис.

— Тогда мы должны попытаться исправить положение, — заговорил Эсак, который до сих пор молчал.

Я помнила его по более раннему совещанию, на котором обсуждался вопрос отправки Калхаса к оракулу; он походил на зверька с острыми блестящими глазами.

— Я давно заметил, что в отличие от людей богов легко отвлечь и задобрить. Немного лести, хорошая жертва — и готово.

Эсак старался выглядеть одновременно насмешливым и усталым.

— В этом случае не существует способа примирить их, — ответил Парис. — Приговор вынесен.

— Ни один приговор не является окончательным и может быть пересмотрен, пока тягающиеся стороны живы, — возразил Гектор. — Ты должен пойти на то же место и умилостивить их.

— Но их там больше нет.

— Они могут являться где захотят, и они появятся там, как только узнают о повторном суде.

— Но я-то все равно не изменю своего решения!

— Притворись, будто ты передумал. Скажи им что-нибудь приятное. Они это любят, — посоветовал Эсак.

XXXIX

Как только мы остались одни, в безопасности своего алькова, я притянула Париса к себе и шепнула ему — даже тише, чем шепнула, выдохнула:

— Ты должен рассказать мне в подробностях о том дне на горе Ида.

Я боялась, чтобы нас никто не подслушал — ни боги, ни люди.

Он повернулся ко мне, и в золотистом свете лампы я не столько услышала, сколько по губам прочитала его ответ: