— А он приедет?

— Он, Зоя, приедет.

Зоя быстро пожала его руки и отвернулась к окну — теперь, почему-то только теперь, на девятнадцатом году жизни, и только вместе с любовью пришла острая чуткость и к привлекательности улицы, и к красоте весеннего неба, в сравнении с которой все прошлые переживания и самые увлекательные радости стали тусклыми и пустыми.

— Итак, что же сказать Хорохорину, товарищи?

Молчавшая до сих пор Вера вскочила с места и всплеснула руками:

— Милые, как это хорошо! Зоя, ты решила так?

— Решила!

— Серьезно? Раскаиваться не будешь?

Зоя улыбнулась с некоторым высокомерием даже. Вера махнула рукой.

— Тогда ладно! С Хорохориным я сама поговорю! Ох, как это замечательно все выходит!

— Говорите! — разрешил с преувеличенной и смешной важностью, смеша Зою, Королев. — А мы пойдем, Зоя! Пойдем ведь? Лужи огромные, мальчишки кораблики пускают, солнце греет! Все это для вас завтра исчезнет… До воскресенья!

— И от этого только выиграет!

— Да! Одевайтесь, Зоя!

Она одевалась с веселой торопливостью. Вера следила за нею, за Королевым, ей помогавшим, и странно — она завидовала им. Какая-то смутная и жесткая мысль мелькнула в ее сознании. Она не додумала ее, но подошла к Королеву, впилась в рукава его пальто тонкими пальцами и крикнула ему в лицо:

— Ну, слушайте, Королев! Если вы ей… Ей, — она кивнула на Зою. — Если вы ей сделаете… — голос ее дрогнул истерически, — вот это… — у меня темнело в глазах, — ручки и ножки… Клянусь вам, я сама, сама перегрызу вам горло!

Она отшвырнула его руки и высунулась в окно. Королев обернулся к Зое, ничего не понимая. Она тихонько оттащила его в угол и шепнула:

— Ничего, ничего… Это она про то говорит… Она про аборт так говорит! Она думает, что и мы… так же, как другие…

Сеня понял тогда очень многое. Он как-то затих вдруг, потом подошел к Вере и, тронув ее руку, сказал глухо:

— Слушайте, Вера… Я вам честное слово даю, что вам не придется трудиться. Я бы сам себе горло перегрыз за это гораздо раньше вас!

Вера встала. И в ее глазах остались следы весеннего, насквозь влажного дня. Она улыбнулась, сказала:

— Какие вы счастливые!

Потом, отвернувшись к окну, заговорила тихо:

— Что бы я дала, чтобы идти сейчас, как вы, на улицу… Смотреть на все новыми какими-то глазами и понимать, что мальчишки играют в бабки, пускают кораблики… Солнце греет, весна идет…

Но стук в дверь перебил ее. Она подошла, крикнула: «Кто там?» — и сейчас же, запирая дверь, ответила громко:

— Одну секунду, обождите! Я одеваюсь!

Сеня посмотрел на нее с удивлением. Вера, торопливо толкая его в спину, прошептала:

— Идите сюда, в чулан, — там другая дверь на черный ход… Пусть он вас не видит, я будто бы ничего не знаю. Ступайте!

Они пошли через шкаф, давясь смехом, толкаясь в темноте.

Вера захлопнула за ними дверку, и они, уходя, слышали, как она крикнула:

— Теперь войдите! Я готова!

Королев и Зоя, взявшись за руки, как дети, сбежали вниз по крутой лестнице, не переставая хохотать.

Уже и в это время тот, кто захотел бы приглядеться к Хорохорину, мог легко заметить, что он изменился: он худел, бледнел, двигался без прежней уверенности в себе, становился вспыльчивым, рассеянным и нетерпеливым.

Даже и чрезмерная его возбужденность, с которой он вошел к Вере, не могла это скрыть.

Вера улыбнулась, насмешливо здороваясь с ним.

— Кажется, к тебе не вернулось твое душевное равновесие? — заметила она.

Он сжал зубы и, не отвечая на ее вопрос, сказал весело:

— С Осокиной все устроилось.

— А? Очень рада! — равнодушно ответила она. — Что еще нового?

— Ничего, — поднял он изумленно брови, — но ты, кажется, очень хотела этого?

— Отчего же не хотеть. Ты тоже хотел, если старался!

— Да, но.

— Да, но не понимаю, — резко перебила она, — почему ты мне прежде всего об этом сообщаешь, а не ей самой?

— Я для тебя это делал, Вера!

Она рассмеялась.

— Вера, — подошел он к ней, — когда ты была у меня тогда… И раньше ты сказала…

Он ловил ее руки и тянул к себе. Она отошла к окну.

— Слушай-ка, ты, — небрежно начала она, — слушай! Я у тебя была — верно! Но верно еще вот что, мой милый…

Она задумалась и, глядя куда-то в сторону, как-то мимо него, хотя говорила с ним только, сказала тихо, точно для себя:

— Верно еще вот что… Ты мне сегодня не нужен, Хорохорин!

Он смутился. Руки его упали. С совершенной растерянностью он переспросил:

— Сегодня не нужен? То есть как не нужен, Вера?

Она пожала плечами.

— Что тут непонятного, милый мой? Не нужен, и все тут. Как мужчина мне ты не нужен, а сам по себе ты не очень-то интересен, особенно сейчас. Понятно?

— Вера!

Он шатнулся к ней со сжатыми кулаками и отступил бессильно.

— Черт возьми! — вскрикнула она. — Можете же вы, мужчины, приходить к женщине тогда, когда вам хочется? Почему же и мне не сказать тебе, что ты мне не нужен?

Он искривленными губами едва произнес:

— Что ж! Логично!

— Ну и в чем дело?

Он грохнул кулаком по столу:

— А в том, что мне не женщина, а ты, ты нужна!

Вера, присматриваясь к нему с деланым любопытством, сказала тихо:

— Ой, Хорохорин! Ой, милый, да уж ты не влюблен ли в меня?

Он опустился в знакомое кресло со вздохом и бросил свои руки, как чужие, ненужные вещи, на свои колени.

— Не знаю. Но так… так нельзя, Вера! Я каким-то лунатиком стал. Я и в университет стал ходить, только чтоб с тобой увидеться… Я к тебе два раза приходил, да увидел в окно, что эта Осокина у тебя торчит, — не вошел. Я сижу дома вечерами, вздрагиваю от каждого стука — думаю, не ты ли?

Вера холодно перебила его:

— Это ты напрасно: я к тебе больше не приду, не беспокойся!

— Вера!

— Ну что «Вера»? — Она пожала плечами. — И вообще, раз уж это беспокойно для тебя, могу тебя уверить и слово дать: я к тебе не приду и тебя не позову больше…

— Без меня есть много?

— Найдутся! Было бы болото, а черти будут…

Хорохорин вскочил.