– Как я выгляжу? – спрашивает мама, отодвигаясь от меня.

Только сейчас я замечаю, что на ней надето. Не консервативная юбка, синий свитер и нитка жемчуга, выбранные для нее Оливером, а совершенно не соответствующее сезону ярко-желтое летнее платье. Мама улыбается мне и говорит:

– Сегодня Желтая Среда.

Первая работа, с которой меня выгнали, – это был зоомагазин. Я не стану называть сеть, так как не уверен, можно ли публиковать такие сведения в печати, у меня и без того хватает проблем с законом, на пожизненный срок потянет. Тем не менее я скажу – объективно, – что был у них лучшим работником и, несмотря на это, меня все равно уволили.

Хотя я, когда кто-нибудь покупал щенка корги, вместе с кормом для собаки предоставлял новым владельцам факты. (Корги – родственники такс! Название породы – уэльское и означает «карликовая собака»!)

Хотя я не воровал из кассы, как один из моих коллег.

Хотя я не заложил этого коллегу.

Хотя я не грубил покупателям и не отлынивал, когда наступала моя очередь мыть общий туалет.

Мой босс (Алан, который в свои девятнадцать был чрезвычайно конкурентоспособным кандидатом в лидеры) сказал мне, что покупателей не устраивает мой внешний вид.

Нет, у меня не были размазаны под носом сопли. Я не пускал слюни. И брюки не носил спущенными чуть не до колен, как мой коллега, упомянутый выше. Я всего лишь, дамы и господа присяжные, отказывался носить магазинную форму. Это была синяя рубашка. Я надевал ее по пятницам, но, честно говоря, мало мне было возни с пуговицами, так я еще должен был мириться с тем, что цвета выходят на работу в свои выходные дни?

Вообще-то, никто не жаловался. И опознать во мне сотрудника магазина было легко, даже когда я не надевал форму, так как на груди у меня висела бирка размером с голову новорожденного младенца: «ПРИВЕТ, МЕНЯ ЗОВУТ ДЖЕЙКОБ! ЧЕМ ВАМ ПОМОЧЬ?»

Настоящая причина моего увольнения такова: несколько недель Алан принимал мои отговорки по поводу того, почему я не являюсь на работу в форме, если мне не выпадает по расписанию смена в пятницу, а потом наконец я сказал ему, что я аутист и у меня есть проблемы с цветами, не говоря уже о пуговицах. И вот, невзирая на тот факт, что щенки искренне любили меня и я продал их больше любого из сотрудников магазина; несмотря на тот факт, что даже в момент моего увольнения одна из продавщиц строчила эсэмэску своему парню, вместо того чтобы звонить клиенту, а другая флиртовала со Стивом из отдела земноводных – несмотря на все это, я стал козлом отпущения из-за своей ограниченной дееспособности.

Да, я разыграю карту Аспергера.

Мне известно только одно: пока я не сказал Алану, что у меня синдром Аспергера, он охотно принимал мои оправдания, а после этого хотел, чтобы я ушел, и все.

Вот история моей жизни.

Мы едем в суд на машине Оливера. Мама сидит рядом с водителем, а мы с Тэо сзади. Бо́льшую часть дороги я смотрю на вещи, которые когда-то были для меня обычными и которых я не видел все то время, пока сидел под домашним арестом. Вот столовая «Колония» с яркой неоновой рекламой: «Ешьте в Колонии». Вот витрина зоомагазина, где я работал, а в ней – гордиев узел щенков. Кинотеатр, в котором у меня выпал первый зуб. Перекресток, где по пути в школу во время ледяного дождя погиб подросток. Плакат у Библейской церкви Рествуда: «Бесплатный кофе! Вечная жизнь! Членство дает привилегии!»

– Ну вот, – говорит Оливер, припарковавшись и выключив двигатель. – Приехали.

Я открываю дверцу и выхожу из машины. Вдруг на меня со всех сторон, как стрелы, обрушиваются тысячи звуков и столько света, что все становится белым. Мне не закрыть одновременно ладонями глаза и уши, где-то в промежутках между криками я слышу свое имя, голоса матери и Оливера. Микрофоны умножаются у меня перед глазами, как раковые клетки, и они приближаются.

Оливер: Черт, нужно было заранее подумать об этом…

Мама: Джейкоб, закрой глаза, детка. Ты меня слышишь? Тэо? Держишь его?

Потом кто-то берет меня под руку, но брат это или какой-то незнакомый человек, который жаждет вскрыть мне вены и выпустить из меня всю кровь, или это те, у которых глаза как фары и рты как пещеры, те, кто хочет разорвать меня на куски и рассовать их по своим карманам и будет рвать и рассовывать, пока от меня не останется пустое место?

И вот я делаю то, что сделал бы любой человек, столкнувшись с толпой диких зверей, клацающих зубами и размахивающих микрофонами: я бегу.

Чувство фантастическое.

Не забудьте, что я сидел в клетке размером двадцать на тридцать футов и в два этажа высотой. Я бегу не так быстро, как мне хотелось бы, потому что на мне ботинки и я от природы неловкий, но мне удается отбежать достаточно далеко, чтобы не слышать больше их голосов. Правда, я теперь ничего не слышу, кроме свистящего в ушах ветра и своего дыхания.

И вдруг меня сбивают с ног.

– Твою мать! – хрипит Оливер. – Я для этого уже староват.

Мне трудно говорить, потому что он навалился на меня всем телом.

– Вам… двадцать восемь… – пыхчу я.

Он скатывается с меня, мгновение мы оба лежим на тротуаре под вывеской: «НЕЭТИЛИРОВАННЫЙ $2.69».

– Прости, – наконец произносит Оливер. – Я должен был это предвидеть. – (Я приподнимаюсь на локтях и гляжу на него.) – Многие люди хотят узнать, чем закончится твое дело. И я должен был тебя к этому подготовить.

– Не хочу возвращаться туда.

– Джейк, судья засадит тебя в тюрьму, если ты не пойдешь.

Я прокручиваю в голове список правил, установленных Оливером для поведения в суде, и удивляюсь про себя, почему те же нормы не введены для журналистов. Очевидно, что, когда микрофон суют прямо в ноздри, это трудно назвать соблюдением правил этикета.

– Мне нужен сенсорный перерыв, – заявляю я.

Это один из приемлемых ответов Оливеру, когда мы в суде.

Он садится и подтягивает колени к груди. К бензоколонке подъезжает машина, вылезший из нее парень подозрительно косится на нас и взмахивает кредитной картой.

– Тогда мы попросим судью дать его, как только войдем. – Оливер склоняет голову набок. – Что ты говоришь, Джейк? Ты готов спорить со мной?

Я поджимаю пальцы внутри ботинок. Повторяю это трижды, потому что тройка – счастливое число, и отвечаю:

– «Люблю запах напалма поутру»[30].

Оливер отводит от меня взгляд:

– Я нервничаю.

Не слишком приятно услышать такое от адвоката перед началом процесса, но мне нравится, что Оливер не врет мне.

– Вы говорите правду, – сообщаю ему я.