– Давай пойдем к твоему шкафу и подберем там что-нибудь, – предлагает Эмма, и мы втроем топаем наверх, на этот раз в комнату Джейкоба. Я старательно не заглядываю в ванную, когда мы проходим мимо.

Хотя дымовая камера Джейкоба изъята полицией в качестве улики, он соорудил новую из перевернутого ящика для цветов. Ящик не прозрачный, как аквариум, но, вероятно, уже задействован в работе, так как я чувствую запах клея. Эмма распахивает дверцу шкафа.

Если бы я не видел этого собственными глазами, то никогда не поверил бы. Рассортированные по цветам, вещи Джейкоба висят на вешалках, не касаясь друг друга. Джинсы и брюки в синей зоне; радуга футболок с длинным и коротким рукавом. И да, на своем законном месте находится счастливая зеленая толстовка. В такой только на гей-парад идти.

Есть тонкая грань между тем, чтобы выглядеть в суде невменяемым и проявлять неуважение к суду. Я вздыхаю, изыскивая способ, как объяснить это клиенту, для которого нет ничего важнее ощущения, что планка с пуговицами касается его кожи.

– Джейкоб, – говорю я, – тебе придется надеть рубашку с воротником. И галстук. Прости, но все это никуда не годится.

– Какое отношение имеет мой внешний вид к тому, что вы скажете присяжным правду?

– Дело в том, что они будут видеть тебя, – отвечаю я. – Поэтому важно, чтобы ты произвел хорошее первое впечатление.

Джейкоб отворачивается:

– Я им все равно не понравлюсь. Я никому не нравлюсь.

В его тоне не слышно жалости к себе. Он просто сообщает мне факт, объясняет, как устроен мир.

Когда Джейкоб уходит наводить порядок, я вспоминаю, что со мной в комнате находится Эмма.

– Ванная. Я… я не знаю, что сказать. – Она опускается на кровать Джейкоба. – Он все время делает это – устраивает сцены с места преступления, чтобы я разгадывала. Для него это радость.

– Ну… есть большая разница между использованием бутылки кукурузного сиропа, чтобы позабавиться, и использованием для той же цели человека. Я не хочу, чтобы присяжные задавались вопросом: насколько далеко одно отстоит от другого?

– Вы нервничаете? – спрашивает Эмма, поворачиваясь ко мне.

Я киваю. Может, мне не стоит признаваться в этом, но я не могу удержаться.

– Могу я спросить вас кое о чем?

– Конечно, – говорю я. – Спрашивайте.

– Вы верите, что он убил Джесс?

– Я уже говорил вам, для присяжных это не важно, мы применим тактику защиты, которая, скорее всего…

– Я спрашиваю вас не как адвоката Джейкоба, – перебивает меня Эмма. – А как моего друга.

Я втягиваю в себя воздух:

– Не знаю. Если он это сделал, то наверняка ненамеренно.

Эмма складывает на груди руки:

– Я все думаю, если бы мы могли заставить полицию заново открыть дело и получше приглядеться к парню Джесс…

– Полиция считает, что убийца найден, основываясь на уликах, – говорю я. – Если бы дело обстояло иначе, мы не шли бы в среду в суд. Прокурор считает, что у нее хватит доказательств, чтобы склонить присяжных на свою сторону. Но, Эмма, я постараюсь не допустить этого.

– Мне нужно признаться вам кое в чем, – говорит Эмма. – Когда мы ходили к доктору Ньюком… Планировалось, что я буду говорить с ней полчаса. Я сказала Джейкобу, что это займет тридцать минут. А потом специально говорила на пятнадцать минут дольше. Я хотела, чтобы Джейкоб занервничал из-за моей задержки. Хотела, чтобы к моменту встречи с врачом он весь издергался и она могла написать в отчете для суда о том, как он вел себя. – Глаза у Эммы темные и пустые. – Какая мать способна на такое?

Я смотрю на нее:

– Которая пытается спасти своего сына от тюрьмы.

Эмма зябко поеживается. Идет к окну, растирая руки, хотя в комнате определенно жарко.

– Я найду ему рубашку с воротником, – обещает она. – Но надевать ее на него придется вам.

Рано утром 17 февраля 1970 года служащие гарнизона Форт-Брэгг в Северной Калифорнии ответили на звонок армейского врача Джеффри Макдональда. Они приехали к нему домой и нашли его беременную жену Колетт и двух малолетних дочерей мертвыми, со множеством колотых ран. Колетт получила тридцать семь ударов ножом и ледорубом; ее тело было накрыто разорванным верхом от пижамы Макдональда. На спинке кровати кровью было написано: «Свинья». Сам Макдональд имел незначительные ранения и находился рядом с женой. Он сказал, что подвергся нападению троих мужчин и женщины в белой шляпе, которые скандировали: «Кислота – это клево, убей свиней!» Когда мужчины напали на него, по словам Макдональда, он натянул на голову верх от пижамы и использовал его, чтобы защититься от ударов ледорубом. Потом он потерял сознание.

Армейские не поверили Макдональду. В гостиной, например, не было следов борьбы, за исключением опрокинутого столика и перевернутого горшка с цветком. Волокна от разодранной пижамы были обнаружены не в той комнате, где произошло нападение, а в спальнях дочерей Макдональда. Они рассудили, что Макдональд убил свою жену и дочерей, а затем попытался скрыть убийство, пользуясь примерами из статьи про семью Мэнсон; журнал с ней нашли в гостиной. Военные бросили разбираться в этом деле из-за низкого уровня техники следственных действий, и Макдональд был с почетом отправлен в отставку.

В 1979 году дело Макдональда рассматривалось в гражданском суде. Криминалист пришел к заключению, что в пижаме доктора, которую он якобы использовал для защиты от нападавших, имелось сорок восемь ровных круглых отверстий, слишком аккуратных, чтобы возникнуть в результате жестокого избиения. Такие дыры могли появиться в ткани только в том случае, если рубашка от пижамы была неподвижна, а это крайне маловероятно, если Макдональд отбивался от людей, бросавшихся на него с колющим оружием. Криминалист также показал, как при складывании пижамы определенным образом эти сорок восемь дырок могли появиться после двадцати одного удара – ровно столько раз ударили ледорубом Колетт Макдональд. Дыры на пижаме совпадали с ранами на ее теле, и это доказывало, что верх от пижамы положили на нее до того, как она была убита, и эта вещь вовсе не использовалась для самозащиты Макдональдом. Его осудили на пожизненное заключение за три убийства, и он до сих пор утверждает, что невиновен.

Не впервые мне приходится насильно заталкивать брата в костюм с галстуком.

– Господи, Джейкоб, прекрати, пока ты не поставил мне фингал, – бормочу я, сидя на нем верхом и держа его руки прижатыми к полу над головой.

Джейкоб извивается, как выброшенная на берег рыба. Мама изо всех сил старается завязать на нем галстук, но Джейкоб бьется в конвульсиях, так что это практически бесполезно.

– Тебе и правда нужно застегнуть ее? – кричу я, но едва ли она меня слышит.