– А что там был за рецепт? – заинтересовалась я.

– Вам лучше этого не знать, – вздохнул Всеволод Ларионович. – Пожалуйста, поверьте мне на слово. Даже у меня аппетит пропал на неделю, когда я понял, о чем там говорилось. «Вкусивший будет править миром» – верно сказано в комментарии к Ганджуре. Но умоляю, не спрашивайте, каким могло быть то правление и что осталось бы от нашего мира…

Опять нагнувшись к камину, хозяин не позволил пламени утихнуть. Огонь, получивший помощь, с новыми силами набросился на свою добычу, бросая багровые отсветы на стены, на лица, на кухонную утварь, расставленную по полкам. За окном солнце уже зашло. Наша история тоже близилась к концу. И лишь сегодня у меня и Макса было еще право удовлетворить свое любопытство.

– Всеволод Ларионович, миленький, – заискивающим тоном спросила я, – ну хоть намекните нам, почему? Почему именно вы занимаетесь этим делом? Кто вы? Скажите?

– Яночка, – улыбнулся Тринитатский, – ну ты же знаешь, кто я. Ты же лучшая ученица Адама. Я занимаюсь искусством еды. И, смею надеяться, неплохо. А все эти бредни про Совет Девяти… про Сиамских Мудрецов… про Вождей Атлантиды… Не верьте, прошу вас, это все для бульварных газет и чокнутого старика Бекташева… Просто так уж вышло, что несколько столетий назад один незаурядный алхимик увлекся немножко не своим делом. И эту его ошибку пришлось долго и мучительно исправлять. Теперь она исправлена. Точка.

Всеволод Ларионович разворошил кочергой последние комья пепла. Остатки того, что некогда называлось «Магнус Либер Кулинариус», улетели в каминную трубу. От первого рецепта до последнего.

– Вот и все, – сказал Тринитатский. – Прошло время ужасных чудес.

Вот и все, мысленно согласилась с ним я. Теперь мистер Алекс Роршак уедет обратно в Штаты и доложит своему Гогенгейму что книга Парацельса никогда уже не будет ничьей собственностью ни за какие деньги, и больше ему не надо давать объявления во всех газетах мира. И лучше бы этому Роршаку поскорее убраться, подумала я, злость моя на него еще не перегорела. Главная вина американца – не в том, конечно, что он принял Яну за путану, а в том, что он заявился к Окрошкину с расспросами и ненароком навел нацистов на Адама Васильевича. Те и решили, будто мой учитель знает об их утраченной реликвии…

Впрочем, Адам Васильевич поправится, в этом я не сомневаюсь. Завтра он выйдет из комы, Всеволод Ларионович принесет ему порцию свинины по-тринитатски, и еда поставит на ноги…

Леру Старосельскую, съевшую больше всех «парацельсиков», ждут великие дела. На новом витке своей популярности она будет баллотироваться в президенты. И наберет не три своих обычных процента, а гораздо больше… например, все шесть. Кстати, я так и не узнала о судьбе всех пирожных из самой первой, волшебной партии. Всего их была дюжина. Два слопала моя Пуля, три купил Погодин, пять – Лера. Куда делись остальные два, не помнят ни Черкашины, ни дед Дахно, ни продавщица Света…

Шаманы-камуцинцы скоро отправятся обратно на родину. Их мне надо бы поблагодарить отдельно. Если бы Халунай Удха не заговорил Органона, когда тот вздумал напоследок пострелять… В общем, нам повезло. Все довольно удачно сложилось – правда, но не для самого Органона. Он-то как раз предстанет перед судом – за то, что вытолкнул из окна двух уважаемых людей. Но мне, кровожадной, особо не жаль ни их, ни его. Что касается Макса, то я почему-то уверена: генерал не станет наказывать его слишком сильно за то, что Лаптев не смог помешать молодчику. Трудно совершать подвиг, когда ты привязан к креслу. Тем более, в это время Макс формально был в отпуске, то есть не при исполнении…

Ну, кажется, теперь уже совсем все точки над «i» расставлены, черта подведена. Или я что-то упустила из виду?

– Ты хочешь узнать, Яна, про ксерокопию книги, которую ты сделала? – подал голос Тринитатский. Он как будто услышал мои мысли. – Конечно, забери ее себе, теперь это просто кулинарные рецепты. Нестандартные, как я уже говорил. Вы с Юрой и Тоней можете пользоваться ими на здоровье, сколько захотите.

Я посмотрела на пачку бумажных листов, белеющих на столе. Она выглядела так мирно. Но после всего, что случилось, мне было как-то не по себе от всех этих латинских букв и пиктограмм…

– Если мы и захотим, то очень и очень нескоро, – ответила я Тринитатскому. – Но все равно спасибо за предложение.

Небо над утренним Пхеньяном было, как всегда, размыто-синеватым – цвета перьев белого голубя, чуть подкрашенного ультрамарином.

Над окраинами столицы КНДР к этим цветам, говорят, прибавлялся еще и рыжевато-бурый – из-за редких дымящихся заводских труб. Впрочем, посольским работникам настоятельно не рекомендовалось покидать Центральный район, а лучше даже не выходить за пределы охраняемого квартала Синъян. Вроде как бы во избежание недружественных акций со стороны местного населения.

С некоторых пор к российским дипломатам принято было относиться почти так же подчеркнуто настороженно – как и к канадским, китайским, японским, французским… И ко всем прочим, кто пытался убедить здешнего Кима не воевать со своим южным тезкой.

– Чоын нальсигуне! – сказал Каминский сам себе по-корейски и прикрыл жалюзи. – Хорошая погода, не правда ли?

Через двадцать пять минут с этой безобидной фразы спецпосланник российского МИДа начнет – на очень хорошем корейском – новый раунд переговоров с северным Кимом. Переговоры эти продлятся минут пятьдесят и наверняка завершатся ничем. И будет паршиво.

Сейчас любое топтание на месте – уже проигрыш. Есть подозрение, переходящее в уверенность, что небо и над Пхеньяном, и над Сеулом вот-вот может стать одинаково черным. По сведениям ЦРУ, у северян на две боеголовки меньше, чем у южан, зато больше танков и солдат. Хотя при тамошней плотности населения арифметика значения не имеет. Если начнется драка, то весь полуостров может превратится в ядерный могильник. Да и соседям не поздоровится.

И ведь, главное, северный Ким – не самоубийца. Но он сам загнал себя в тупик, он очень боится потерять лицо. Это для него намного страшней, чем развязать боевые действия.

Каминский снял с вешалки белую рубашку, надел и посмотрелся в зеркало. Ни складочки, все по протоколу. А толку-то?

Войны начинаются не потому, что всем ужасно хочется воевать. А потому, что большие шишки в нужное время и в нужное время не смогли сказать друг другу несколько нужных слов.

От Кима не требовали отказа от чучхе и сине-красного знамени со звездой. Ему нужно было только сказать под телекамеры одно маленькое «Да!» всей толпе миротворцев. Одно слово. Одно. Михаил Сергеевич Каминский, как и прочие переговорщики, тоже будет выпрашивать у Кима это самое «Да!». И наверняка услышит: «Нет!».

Где же галстук? Ах да, в чемодане, он его не выложил.

Каминский влез в чемодан и увидел сверток – картонную коробку, перевязанную тесьмой. Долго соображал, что там, пока не вспомнил: бабулин гостинец. Четыре дня назад, накануне его отъезда в Пхеньян, Ванда Матвеевна нарочно поехала из своего Измайлова на другой конец города, на Шаболовку – в какую-то особую кондитерскую, купить каких-нибудь новых пирожных любимому внуку-сладкоежке на дорожку. А обремененный делами внук, скотина такая, напрочь о них забыл. Теперь они, скорей всего, испортились, придется их выбрасывать. Хотя… Если, допустим, они без крема… Надо бы все-таки взглянуть.