Впервые за последние несколько недель Мэдди увидела у сына на лице улыбку.

Это придало ей жизненных сил.

* * *

Они сидели на узком крыльце охотничьего домика, не обращая внимания на расцветающий холод, под светильником, представляющим собой лишь лампочку в большом глиняном горшке. За пятном скудного света начиналась изрытая корнями площадка перед домиком, от которой отходила длинная дорожка, прорезающая частокол застывших, словно часовые, черных сосен. Над ними раскинулась чистая ночь, усыпанная звездами. Луна висела тонкой стружкой белой кости.

Радость Оливера по поводу того, что они собирались что-то творить, омрачалась тем, что ему было трудно этим заниматься: он тщетно старался удержать деревянную заготовку изувеченной рукой, другой рукой ее обрабатывая. Должно быть, мать заметила его отчаяние, поскольку почти всей резьбой занималась она – просто предоставив мальчику решать, что именно должно получиться.

Они нашли на кухне в ящике здоровенный тесак, и мама вырезала им сов из чурок для печки. Стиснув зубы, она заострила очередной сове торчащие перьевые «уши» и протянула ее Оливеру. Сова оказалась массивной – не легкой и воздушной, а тяжелой, почти невозможно тяжелой. Оливер поставил ее на деревянные перила крыльца в ряд с двумя другими. Все совы чуточку различались между собой. Казалось, они наблюдают за Оливером. Мальчик рассудил, что это самое классное в том, чтобы быть художником: чувство наслаждения своей работой, которая становится чем-то бо́льшим, чем просто вещь, оживает, приобретает душу.

– Подай мне следующий чурбачок, – сказала мать, и Оливер потянулся к груде наколотых дров. Он выполнил ее просьбу, и она спросила: – Какую теперь? Неясыть? Сипуху? А?

– Даже не знаю, – рассмеявшись, Оливер пожал плечами. – Ну, лягушкорота, что ли.

– Лягушкорот не сова, а типа козодоя, – поправила Мэдди, помахивая ножом.

– Откуда ты знаешь?

– Дружок, копаться в интернете умеют не одни только подростки.

– Ну ладно, ладно. Только что мы сделали филина, так что теперь пусть будет… ну да, сипуха.

– Отличное решение, дружок. Выведи фото на телефоне, будем сверяться.

Кивнув, Оливер занялся этим.

– А почему совы? – спросил он.

– Знаешь, когда я была маленькой, у меня была сова, – улыбнулась мама. – Ну… не настоящая, но и не детская игрушка. Дешевая безделушка, которую мне подарил папа. Украшение на полку. Вырезанная из дерева. Не могу сказать, что я много о ней думала… но она стояла на ночном столике, день за днем. Присматривала за мной.

– Быть может, эти совы действительно способны присматривать за нами, беречь…

– Возможно, парень. Вполне.

Разговаривая, она продолжала работать, а Оливер обратил внимание, что боль и гнев у нее внутри снова утихли. Своего пика они достигли за ужином – во время разговора на кухне в маме бушевал водоворот отчаяния, подобный смерчу в пустыне. Но теперь ее бурные чувства заметно ослабли. Усохли до маленького пульсирующего комка. Хорошо ли это? Вроде бы хорошо. Но тут Оливер сцепился с вопросами о природе боли. Что лучше? Чтобы боль стала маленькой, но оставалась? Или она подобна инфекции, которую необходимо полностью вылечить? Больному зубу, который нужно удалить?

«Я могу просто протянуть руку и вынуть из тебя боль…»

– Что касается того твоего вопроса, – вдруг сказала мама, – я не знаю.

– Какого? – спросил Оливер, хотя понимал, о чем она.

– Какой у меня план. Как долго это будет продолжаться. Все это. – Она рассеянно покрутила в руке нож. – Не знаю. У меня нет ответов.

– Что, если он придет за нами? – Оливер не стал уточнять кто.

– Не знаю, парень. У нас есть «пушка» твоего отца, и давным-давно он учил меня, как ею пользоваться. Мы с тобой в глуши, черт-те где. Здесь можно долго обороняться, а если станет совсем плохо, бежать в лес. Шоссе отсюда в нескольких милях к северу.

– А не лучше ли… ну, быть поближе к людям?

– Нет! – Оливер увидел, как боль в матери распустилась облачком черного дыма. – Мы никому не можем доверять, Олли. Ты доверился Джейку – и посмотри, куда это завело. А папа доверился Джеду. Так что лучше пусть будем мы вдвоем – ты и я.

– Ты знаешь, где Джед, да?

– Почему ты спрашиваешь? – Мама подозрительно прищурилась.

– Ты говорила, что нашла его. А затем отпустила.

– Угу.

Оливер почувствовал, как ее взгляд разминает его в кашу.

– В чем дело?

– Не притворяйся, будто изумлен. Ты заглянул в мой телефон.

Ох!

– Ну… понимаешь… – Оливер ненавидел себя за ложь. Люто ненавидел. – Ладно. Да, да, я искал игры, ну, какие-нибудь, все равно какие, пусть даже древние и примитивные, потому что мне было скучно, и… тогда я увидел сообщение…

Это сообщение было сплошь заглавными буквами, потому что, наверное, только так и общаются старики: «НАДЕЮСЬ, У ВАС С МАЛЬЧИКОМ ВСЕ В ПОРЯДКЕ. ЕСЛИ ЧТО-ЛИБО ПОНАДОБИТСЯ, ПИШИ НА ЭТОТ НОМЕР. ЗНАЮ, ТЫ МНЕ НЕ ВЕРИШЬ, И СПРАВЕДЛИВО, НО ЕСЛИ БУДЕТ ОЧЕНЬ НУЖНО, Я ЗДЕСЬ».

Если будет очень нужно…

– Мы почти не общались. – Мама пожала плечами. – Джед не знает, где мы.

– А ты знаешь, где он?

– Нет.

– Тогда зачем вообще общаться?

– Мы просто обменялись сообщениями… – Мама вздохнула. – Джед справлялся, как у нас дела.

– Быть может, потому, что по-прежнему работает на Джейка?

– Может. Но я так не думаю.

– Почему?

– Не знаю. – В ее голос прокралось раздражение. И снова внутри заклубился черный дым. – Кажется, я до него достучалась. Отыскала в нем дверь и провела его в нее. Понятно? Черт, едва ли понятно… – Мама уставилась на чурбачок, будущую сову. – Этому человеку пришлось испытать много боли, и боль его одолела. Я его не оправдываю. Нисколько. Твоему отцу также пришлось испытать много боли, но он никогда не позволял ей брать над ним верх, никогда не подчинялся ей. – Вздохнув, она ударила чурбачком по перилам. – Сейчас мне очень не хватает его. Я неплохо справлялась со многим, Олли, но это… Весь этот хаос и дурдом… Твой отец всегда оставался скалой в бурю – непоколебимой, способной сохранять полное спокойствие и уверенность. И мне сейчас его охрененно не хватает!

– И мне тоже. Я хочу, чтобы папа был рядом.

– Да, родной. Да.

Какое-то время они сидели молча. Наконец ноябрьский холод подобрался к костям Оливера, и он поежился.

– Кажется, я готов вернуться в дом.

– Иди. А я еще посижу тут. Может, поработаю.

– Спокойной ночи, мама.

– Спокойной ночи, парень.