– Я скоро, не грусти. – И я побежала к лодочной станции.

Там я застала неожиданное – дядя Жора в одной тельняшке, без тулупа, швырял Щуке какой-то предмет и басом орал:

– Аборт! Аборт! О, шустрик, – увидел он меня, – зырь, приносит! Рукавицу приносит! А если потеряю, найдет? Найдет? Рукавицу?

– Найдет. Только там команда другая – «ищи». Я научу. – Я невольно рассмеялась, видя, как хорошо самодрессируется дядя Жора. Признаться, я побаивалась, что в мое отсутствие он не сдержится и надает Щуке оплеух, а оно вона как.

Запыхавшийся дядя Жора подошел ко мне и крепко пожал руку.

– Кормили вы ее?

– Не. Тебя ждал. Щас покормлю, я ей каши наварил, с мослами, как ты сказала.

– Вы мослов только сейчас не давайте. Потом, как вернется. А сейчас обрези накидайте в кашу.

– Прямо сыряком?

Я кивнула.

– А вот ты мне скажи, к чему слово это дурное – «аборт»? Это «принеси», что ли? Как «в подоле принесла» или как, не пойму я чего-то… Аж неудобно такое кричать…

– Не аборт, а апорт, это от французского apporte – «принеси». А «аборт» – от латинского abortus, что переводится как «выкидыш». Созвучно просто.

– И где ты этого всего набралась? Детям такое вроде знать не полагается?

– А, у меня все родители – врачи, не обращайте внимания. Кроме того, «аборт» – это не ругательство, а медицинский термин.

– Умная как утка. – Дядя Жора с сомнением покачал головой, словно не мог для себя решить, хорошо это или плохо.

На площадке я застала одного Тараса, он тоже давал «частные уроки» чужим собакам, подрабатывал.

– Дядь Федя? К девяти обещался, – сказал Тарас, вздернув рукав, чтобы посмотреть на часы.

И, словно по волшебству, как только минутная стрелка подползла к отметке «12», из-за сосенки на краю площадки показался Федор Сергеевич, как будто прятался там до урочного времени.

Он был не один, вместе с ним шли еще мужчина в широкой охотничьей дохе и средних размеров собака, по окрасу – пингвин пингвином. Черная спинка и голова, белая морда, грудь и лапы, смешные круглые белые брови.

Я протерла кулаками глаза. Нет, окрас собаки, хоть и смешной, меня не особенно впечатлил. Но собака хромала – передняя лапа нелепо выгибалась в сторону, словно там было еще одно колено, да и задняя с той же стороны, видимо, не была здоровой, поэтому при ходьбе пес тяжело заваливался набок.

И человек в дохе тоже хромал. Одна нога у него совсем не гнулась, и он резко выбрасывал ее вперед вместе с тростью.

«Это еще что за парад хромых?» – подумала я, не веря собственным глазам, а Тарас вдруг кинул шапку оземь, раскинул руки, закричал:

– Летеха! Летеха!!! Борян!!! Сколько лет, сколько зим!!! – и побежал навстречу идущим.

В последний момент я словила Щуку за хвост (она готова была бежать за кем угодно – лишь бы бежать) и усадила рядом с Ричардом.

Тарас обнимался с новым хромым, потом они обнимались все втроем, и только пингвинособака терпеливо стояла рядом, не выражая никаких эмоций.

Наобнимавшись, они о чем-то заговорили, похлопывая друг друга по плечам, Тарас обернулся и указал на меня, а Федор Сергеевич махнул мне рукой, делая знак подойти.

– Летеха наш приехал! Знакомься, Славка, это Борян наш! Воевали вместе! – Тарас заходился от радости как щенок.

– Воевали? – удивилась я. – Как это?

Они же совсем молодые еще… Я вежливо кивнула летехе, который мне совсем не понравился. Он был похож на байбака или другого крупного грызуна – плоский лоб, быстрые глаза-маслины, круглые щеки и выдающиеся вперед верхние зубы под тонкой полоской темных усов.

– Так Афган! В Афгане воевали, – сказал Тарас и запел гундосо, по-блатному: – «Ветер задул, пыль подняв на бегу… эт-та вам не Кабул, не восток и не юг… За-десь в Кундузе жара… хоть и север страны… и порой до утра слышен голос войны…» Борян, братушка! – Он снова полез к летехе обниматься.

А я стояла чуть в стороне, придерживая собак за ошейники, и думала: как же я раньше не догадалась? Конечно, Афган! И шрам Федора Сергеевича, и его хромота – это, наверное, он был ранен там. Ранен – у меня это в голове не укладывалось. Ранен. На войне.

Мы все, конечно, знали о войне в Афганистане, но она была словно бы не взаправдашней. Настоящая война – это Великая Отечественная, она, та давняя война, казалась нам, детям, ближе и понятнее, чем афганская.

То есть наши мальчики через одного собирались служить в Афгане, ведь война там шла уже лет шесть к тому времени; по нашему, детскому, разумению – всегда, и двенадцатилетние пацаны были уверены, что и на их век хватит. Пойти служить в Афган и пойти служить в армию – это было почти одно и то же. Романтика. Приключение. Пацанская доблесть. Мальчишки распевали городские романсы о цинковых гробах и черных тюльпанах, не задумываясь всерьез над смыслом. А тех, кто прошел эту войну, было тогда не видно, не слышно – афганское движение началось позже.

Поэтому я никак не могла соотнести этих по-настоящему искалеченных людей с той ненастоящей войной.

– Так вы – ветераны? Как мой дедушка? – спросила я.

– Ветераны… Вытераны мы… На нас тут плюют и нами же плевки с пола вытирают, – расхохотался Борян.

– Боря! Что ты! Маленькой девочке… – строго оборвал его Федор Сергеевич, но Боря все хохотал, визгливо, истерично. Я не могла отвести от него глаз.

Позже болтушка Тарас все мне рассказал.

Про то, что Федор Сергеевич был кадровым военным и, когда его перевели в наш город, они с Тарасом несколько лет жили в одном доме.

– Он меня с вот такого знает, – говорил Тарас и показывал рукой полсебя от пола. – Все меня воспитывал, да так, по-хорошему… Я еще тем уркаганом был…

В общем, Тарас сел по малолетке. Вышел, призвался в армию, попал в Афган и там – судьба закладывает иногда такие виражи – встретил Федора Сергеевича.

Федор Сергеевич был командиром экипажа вертолета. На этом самом вертолете как-то перебрасывали десантуру. И Тарас был среди прочих.

– Ох я обрадовался! Все же родной человек, зема! Там это дорогого стоит – земляка встретить. Все как прибывают, первым делом своих ищут…

И вот два вертолета с десантурой («вертушки», как Тарас говорил) были обстреляны, и второй вертолет, ведомый, не Федора Сергеевича, был сбит ракетой.

Федор Сергеевич попытался его прикрыть, заложил вираж, борттехник поливал огнем противника из люка в грузостворке, но тот, второй, вертолет все же упал, и все погибли, кроме Бори, штурмана, которого при ударе вышвырнуло через какой-то блистер (знать бы еще, что это).

Вертолет Федора Сергеевича тоже загорелся, но десантники и пилоты успели покинуть «вертушку» на парашютах, до того как взорвались баки с горючим (а они всегда возили с собой запасные баки – по словам Тараса, хуже не было, чем сесть неизвестно где из-за нехватки топлива), и до прилета поисковых вертолетов вели бой с противником.