Мне надоела сладость лиры,

И, глянув в самое нутро,

Я в яд возлюбленной сатиры

С восторгом обмакнул перо.

Едва мне улыбнулась слава.

Как полились стихи, как лава —

И, ощутив девятый вал.

Журналы я атаковал.

И с той поры — одна забота:

Хоть три десятка позади.

Осилить сотню впереди,

Рубиться до седьмого пота

И желчь не смешивать с водой

На склоне жизни молодой.

1928

Дмитрий ЦЕНЗОР

Весеннее утро в доме № 37

Во дворе из окошка направо,

Чтобы члены размять на момент,

Обалдевший от «римского права».

Перегнулся лохматый студент.

И, блаженствуя так с папиросой,

Улыбается он vis-a-vis[14]

Белошвейке — блондинке курносой,

Исхудавшей от грез и любви.

«С добрым утром! Ваш вид лучезарен,

Загляните сегодня на чай!..»

И басит ему снизу татарин:

«Барин, старые брюки продай!»

Белошвейка лепечет лукаво:

«Ах, мерси за такой комплимент!»

Посвиставши, за «римское право»

Принимается снова студент.

Забивается в угол бедняга…

Под окном ежедневный тиран —

Про «геройскую гибель «Варяга»,

Надрываясь, вопит мальчуган.

Из квартир выезжают на дачи —

Трескотня, перебранка и спор.

И достоинства рыбьи и рачьи

Воспевает разносчиков хор.

ГЦе-то рубят мажорную гамму.

Без стесненья в шестом этаже

В папильотках дородную даму

Обнимает субъект в неглиже…

И туда одинокого нрава

Загляделся поэт-декадент…

Обалдевший от «римского права»,

За учебником дремлет студент.

«Сатирикон», 1910, № 24

Весной у взморья

После стужи и дождей

Солнце сделалось добрее.

Синеглазый Ганс на рее —

Как на ветке воробей.

Что разлука моряку? —

Пой, шути, качаясь в шлюпке!

Ведь коротенькие юбки

На гранитном берегу.

Суетится капитан

Зафрахтованного флота.

Люди вымокли от пота,

И скрипит подъемный кран.

Тучный, сумрачный на вид,

И во сне ворча, как бука.

На трехмачтовом, у тюка.

Боцман выпивший храпит.

Потянул вечерний бриз.

Золотит закат откосы.

Сходят к девушкам матросы

По скрипучим сходням, вниз.

И своей дебелой Эмме

Ганс изменит нынче вновь.

Коротка ночная темень

И матросская любовь.

1928

Саша ЧЕРНЫЙ

Слишком много

Слишком много резонерства

И дешевого фразерства.

Что фонтаном бьет в гостиных

В монологах скучно-длинных, —

Слишком много…

Слишком много безразличных.

Опустившихся, безличных.

С отупевшими сердцами,

С деревянными мозгами, —

Слишком много…

Слишком много паразитов.

Изуверов, иезуитов.

Патриотов-волкодавов,

Исполнителей-удавов, —

Слишком много…

Слишком много терпеливых.

Растерявшихся, трусливых,

Полувзглядов, полумнений.

Бесконечных точек зрений, —

Слишком много…

Слишком много слуг лукавых.

Крайних правых, жертв кровавых,

И растет в душе тревога,

Что терпения у Бога

Слишком много!

1906

Молитва

Благодарю Тебя, Создатель,

Что я в житейской кутерьме

Не депутат и не издатель

И не сижу еще в тюрьме.

Благодарю Тебя, Могучий,

Что мне не вырвали язык.

Что я, как нищий, верю в случай

И к всякой мерзости привык.

Благодарю Тебя, Единый,

Что в Третью Думу я не взят, —

От всей души, с блаженной миной

Благодарю Тебя стократ.

Благодарю Тебя, мой Боже,

Что смертный час, гроза глупцов,

Из разлагающейся кожи

Исторгнет дух в конце концов.

И вот тогда, молю беззвучно.

Дай мне исчезнуть в черной мгле, —

В раю мне будет очень скучно,

А ад я видел на земле.

1907

Потомки

Наши предки лезли в клети

И шептались там не раз:

«Туго, братцы… Видно, дети

Будут жить вольготней нас».

Дети выросли. И эти

Лезли в клети в грозный час

И вздыхали: «Наши дети

Встретят солнце после нас».

Нынче так же, как вовеки.

Утешение одно:

Наши дети будут в Мекке,

Если нам не суждено.

Даже сроки предсказали:

Кто — лет двести, кто — пятьсот,

А пока лежи в печали

И мычи, как идиот.

Разукрашенные дули.

Мир умыт, причесан, мил…

Лет чрез двести? Черта в стуле!

Разве я Мафусаил?

Я, как филин, на обломках

Переломанных богов,

В неродившихся потомках

Нет мне братьев и врагов.

Я хочу немножко света

Для себя, пока я жив;

От портного до