Бельгиец, возглавлявший комиссию по вопросам вооружений, совершенно справедливо доносил своему правительству, что никто не относится к идее разоружения всерьез[788]. Однако на конференции все же удалось прийти к соглашению по ряду частных моментов: наложить мораторий на разработку удушающих газов, запретить вызывавшие ужасные ранения пули дум-дум и бомбометание с дирижаблей. Там же было одобрено первое из международных соглашений, требовавших гуманного обращения с военнопленными и гражданским населением. Наконец, был сделан важный шаг вперед в вопросе развития арбитража – на конференции приняли Конвенцию о мирном разрешении международных столкновений, положения которой включали в себя и принципы образования следственных комиссий для разбора межгосударственных конфликтов. В 1905 г. Россия и Великобритания успешно прибегнут к помощи именно такой комиссии, разрешив благодаря ей так называемый «Гулльский инцидент», связанный с обстрелом русскими военными кораблями английских рыбаков.

Конвенция также предусматривала создание Международного суда. Несколько лет спустя американский филантроп Эндрю Карнеги выделил средства для постройки в Гааге Дворца мира – знаменитого здания в неоготическом стиле, где этот суд заседает и поныне. Изначально германское правительство (при полной поддержке самого кайзера) собиралось возражать против самой идеи формирования подобного органа, но в итоге немцы пришли к выводу, что оставаться единственным противником создания суда попросту невыгодно. Вильгельм сказал тогда: «Я пойду на эту глупость, чтобы царь не выставил себя дураком перед всей Европой, – но на деле буду, как и прежде, полагаться лишь на Господа и остроту моей шпаги. А со своими решениями пусть катятся к черту!» Германским делегатам удалось протащить в конечную редакцию соглашения такое количество исключений, что, по словам Георга фон Мюнстера, оно стало похоже на «сеть с множеством ячеек»[789]. Хотя за оставшееся до Великой войны время суду удалось разобрать с десяток дел, он зависел – как зависит и теперь – от желания государств обращаться к его помощи. Примечательно еще то, что германская делегация в целом выразила удовлетворение «счастливым завершением» конференции, но один из ее членов, Штенгель, столь же открыто осудил всю затею[790]. Еще один пример неуклюжей дипломатии, создавшей у всех впечатление, что Германия – воинственная держава, не готовая к сотрудничеству.

В 1904 г. Рузвельт предложил созвать в Гааге еще одну мирную конференцию, но начало Русско-японской войны на деле отложило ее до мая 1907 г. К этому моменту международная обстановка ухудшилась: полным ходом шла англо-германская военно-морская гонка, обретала форму будущая Антанта. Английский либеральный премьер-министр сэр Генри Кэмпбелл-Баннерман предложил было включить в повестку конференции вопрос об ограничении вооружений. Одновременно с этим он утверждал, что британская морская мощь всегда была фактором, благоприятным для дела мира и прогресса… Возможно, нет ничего удивительного в том, что реакция континентальных держав на его предложение была полна цинизма и враждебности.

Широко распространившееся в обществе сочувствие делу мира тревожило многих влиятельных политиков и военных, считавших войну необходимой частью международных отношений и опасавшихся, что пацифизм подорвет способность государства применять силу. Кроме того, консерваторы видели в пацифизме угрозу старым порядкам. Алоиз Эренталь, бывший в 1906–1912 гг. министром иностранных дел Австро-Венгрии, писал другу: «Монархии в целом настроены против международного движения по борьбе за мир – ведь это движение обесценивает идею героизма, являющуюся краеугольным камнем любой монархии»[791].

В России правительство стремилось получить свободу действий, чтобы восстановить вооруженные силы, ослабленные жестокими потерями в недавней войне [с Японией]. Новый министр иностранных дел Извольский заявлял, что «разоружение придумали евреи, социалисты и истеричные женщины»[792]. Бюлов, выступая перед рейхстагом незадолго до начала конференции в Гааге, сказал, что Германия не имеет намерений обсуждать там вопросы об ограничении вооружений, – эти его слова были встречены приветственными криками и смехом[793]. Австро-Венгрия не отставала от своей союзницы – Эренталь отметил, что наилучшим способом покончить с этой темой будет «платоническая декларация»[794]. Французы, однако, оказались в неловком положении, вынужденные выбирать между своим старым союзником в лице России и новыми друзьями в Лондоне. Втайне они надеялись, что вся эта история закончится без большого шума. США изначально выступали в поддержку ограничения вооружений, но потом сдали назад – Рузвельта все больше беспокоил рост военно-морских сил Японии на Тихом океане, что могло потребовать постройки собственных дредноутов[795].

В итоге на конференции собрались представители сорока четырех стран. Присутствовало и множество известных пацифистов, включая Берту фон Зутнер и Томаса Стеда, английского радикально настроенного журналиста, организовавшего, в частности, международный «крестовый поход за мир», что должно было оказать определенное давление на великие державы. Впрочем, взгляды Стеда довольно быстро переменились – к моменту своей гибели в катастрофе «Титаника» в 1912 г. он уже был активным сторонником усиления линейного флота[796].

На этот раз присутствовали и делегации ряда латиноамериканских стран – они, по словам одного русского дипломата, организовали «исключительно колоритные и притягательные» банкеты. Голландцы снова проявили большое гостеприимство, соперничая с бельгийцами, устроившими для делегатов реконструкцию средневекового турнира[797].

Англичане быстро осознали, что беспокоиться о разоружении не стоит, – а потому любезно подыграли своим коллегам. В ходе заседания, которое продлилось всего двадцать пять минут, глава британской делегации выдвинул проект осторожной резолюции, где говорилось: «Крайне желательно, чтобы правительства продолжили серьезно изучать этот вопрос»[798]. Резолюция была принята единогласно, и гонка вооружений продолжилась, причем теперь не только на море, но и на суше. По сравнению с первой конференцией, на второй немцы вели себя более дипломатично, но все же им удалось пустить под откос проект международного договора об арбитраже. Глава германской делегации Адольф Маршал фон Биберштейн, посол в Турции, выступил с речью, в которой он похвально отзывался о самой идее, но при этом утверждал, что время для ее воплощения еще не пришло. Позднее он говорил, что сам не был уверен, за он или против. Бельгийский делегат отметил, что с удовольствием сам бы умер так же безболезненно, как убитый Биберштейном проект[799]. Одним из британских делегатов в Гааге был Айра Кроу, главный противник Германии в министерстве иностранных дел. Он писал своему лондонскому коллеге: «Господствующим чувством здесь является страх перед Германией. Эта последняя двигается своим традиционным курсом: то умасливает, то запугивает – и все время энергично интригует»[800].