— Небось, тебе поведали басню о том, что якобы царь Давид подсунул мне свою дочку в роли троянского коня?

— Среди прочих я слышал и такую версию.

— Всё это бред сивой кобылы. Как, впрочем, и то, что я женился на Рахили, чтобы досадить родственникам. Никакого злого умысла ни с чьей стороны не было. Просто однажды наши дорожки пересеклись и… — Амадис не закончил и улыбнулся той особенной улыбкой, глубокий смысл которой, очевидно, способны постичь лишь самые прожжённые ловеласы. — Ты же знаешь, я люблю всех хорошеньких женщин, но в Рахили было что-то особенное; меня влекло к ней с неодолимой силой… Честное слово, мне её очень не хватает.

И тут я понял, что уже вынес свой вердикт. Передо мной был прежний Амадис, которого я хорошо знал и который, несмотря на все недостатки, мне нравился. Я хотел верить в его невиновность и испытал огромное облегчение, убедившись, что действительно верю ему. Амадис ещё тот фрукт, он горазд на многое, в том числе на подлость и коварство, но расчётливо убить женщину, тем более беременную женщину, тем более беременную его ребёнком и тем более сыном — нет, это не в его стиле.

— Яблони уже зацвели? — спросил я.

Амадис внимательно посмотрел на меня. В его глазах застыл немой вопрос.

— Да, — сказал он. — Как раз в цвету.

Я встал.

— Если не возражаешь, давай прогуляемся в саду. Я так соскучился по цветущим золотым яблоням.

Это был мой ответ. Амадис очень любил свой яблонёвый сад, где аккуратными рядами между узенькими аллейками росли карликовые деревья, которые дважды в году приносили небольшие сочные плоды с золотистой кожурой, а в период цветения источали дивный пьянящий аромат. Как-то раз, давным-давно, мы с Александром, желая свести счёты, устроили там дуэль до первой крови (между делом замечу, что я победил). Амадис, прознав об этом, был вне себя от ярости. Он назвал свой сад островком мира и согласия в бушующем океане страстей и строжайше запретил нам приходить туда, как он выразился, «с камнем за пазухой и со злом на уме». Я запомнил его слова.

Мы вместе вышли из кабинета и направились вдоль людного коридора к дальнему его концу, по пути привлекая к себе всеобщее внимание. На меня смотрели с любопытством, а на Амадиса — с неопределённостью… Да, да, я не оговорился — именно с неопределённостью. Все понимали, что дальнейшая судьба Амадиса зависит от меня, и теперь, глядя на нас, гадали, к какому выводу я пришёл и, соответственно, как им надлежит относиться к человеку, который совсем недавно был их королём. Кто он — мой пленник или же член будущего дуумвирата, духовный лидер Дома Света? Впрочем, тот факт, что мы шли рука об руку и мирно разговаривали, вселял надежду, что единство в семье будет восстановлено.

В конце коридора Амадис замедлил шаг. Его внимание привлёк молодой человек среднего роста, темноволосый и кареглазый. Он одиноко стоял у стены и смотрел на приближавшегося Амадиса не так, как остальные. В его взгляде не было неопределённости, а было хорошо знакомое мне предчувствие дальней дороги.

— Здравствуй, Джона, — сердечно произнёс Амадис, остановившись перед ним. — Ты хотел поговорить со мной?

— Я хотел засвидетельствовать вам своё почтение, милорд, — ответил он, то ли с английским, то ли с еврейским акцентом. — И попрощаться. Сегодня я покидаю ваш Дом.

— Возвращаешься в Израиль?

— Нет, милорд. Там я уже был.

— Тебя не приняли?

— Можно сказать, что так. Его величество Давид отнёсся ко мне хорошо, зато другие дали понять, что моё присутствие в Доме нежелательно.

— И что думаешь делать?

Юноша, которого звали Джона, беспомощно пожал плечами:

— Пока не знаю. Пожалуй, вернусь на родину матери, поживу там немного, потом… потом видно будет. В конце концов, Вселенная велика, где-нибудь да найдётся в ней место и для меня.

— Что ж, желаю удачи… — Амадис повернулся ко мне и сказал: — Артур, позволь представить тебе Иону бен Исайю, сына Исайи бен Гура, праправнука царя Давида. Его жена была приближённой Рахили и погибла вместе с ней.

Молодой человек сдержанно поклонился:

— Моё почтение, милорд. Я много слышал о вас и хочу надеяться, что вам удастся предотвратить войну между нашими Домами.

— Я тоже хочу надеяться, — ответил я без особого энтузиазма; мои опасения, что войны не избежать росли и крепли не по дням, а по часам. — Так, стало быть, вашим отцом был Исайя бен Гур? А я не знал, что у него есть сын.

— Он тоже не знал. Это обнаружилось уже после его смерти.

— Порой так бывает, — сказал я с пониманием. — Рад был познакомиться с вами, Иона бен Исайя.

Он грустно вздохнул:

— Называйте меня Джона, милорд. Так произносили моё имя, когда я был ребёнком и юношей… К тому же теперь я просто Джона. Джона и всё… С вашего позволения, милорды, я удаляюсь. Не смею вам больше мешать.

Амадис ещё раз пожелал Джоне удачи и мы продолжили свой путь. Спускаясь по лестнице, я заметил:

— Видно, у парня крупные неприятности.

— Ещё бы, — кивнул мой брат. — Он стал бездомным.

— Но почему?

— По собственной глупости… или порядочности. Джона был одним из тех приближённых Рахили, которые вместе с ней дали присягу на верность Дому Света; и он оказался единственным, кто отнёсся к этому серьёзно. Одно время он был советником Рахили… — Амадис сделал паузу, поскольку мы оказались перед небольшой дверью, ведущей наружу. Прежде чем открыть её, брат посмотрел на меня и иронично усмехнулся. — То есть, я хотел сказать, что Джона был одним из моих государственных советников. Но недолго. Вскоре он впал в немилость у Рахили, так как позволял себе открыто критиковать её политику.

— С каких позиций?

— С позиций наших оппозиций. Он убеждал Рахиль, что в своих решениях она должна исходить прежде всего из интересов Света, а не только печься о том, как извлечь побольше выгоды для Израиля. И кстати, если ты думаешь, что моя незадачливая жёнушка действовала по наущению своего отца, то глубоко заблуждаешься. Давид не раз говорил ей, что он сам способен позаботиться о благе своего народа, а её политика приносит лишь вред обоим Домам, однако Рахиль… Впрочем, не будем об этом. Негоже плохо говорить о мёртвых.

Мы миновали павильон, где на моей памяти Амадис имел обыкновение завтракать в обществе хорошеньких женщин, и оказались в начале одной из аллей, ведущей в глубь сада. Глядя на покрытые белым цветом деревья и усыпанную опавшими лепестками землю, я по старой детской привычке подумал о Снежной Королеве, принёсшей вместо метели и вьюги волшебный цветочный снегопад и благоухание вечной весны… Мои мысли невольно обратились к Бронвен, которая была моей персональной Снежной Королевой и оставалась ею впредь, несмотря на перемену облика. Все эти дни она упоённо играла роль Даны, и не потому, что так было нужно, а потому что ей это нравилось — главным образом из-за Юноны, которая просто души в ней не чаяла. Порой мне даже хотелось поженить Брендона и Бронвен, чтобы не огорчать маму… и чтобы Дана обрела свободу.