Впрочем, для полной привязки ей, конечно, скажут, что она убила капитана Ульдемира. Однако если она действительно переметнулась… Нет, интуиция протестует, но…

Мысль, когда твое сознание пересажено в растение, вообще развивается очень медленно; сейчас же она и вовсе не успела закончиться, потому что мое внимание – да и не только мое – невольно привлек к себе еще один человек, в последний момент появившийся в помещении. Не могу сказать, что я узнал его в лицо, потому что его лица никогда не видал; похоже, то же самое относилось и к телам моих друзей. Зато Охранитель, похоже, знал этого человека достаточно хорошо и появление его тут воспринял без всякой радости; напротив, сказал голосом, выражавшим крайнее недовольство:

– Не помню, чтобы я приглашал тебя.

На что вошедший ответил сразу же:

– В этой обители я имею право присутствовать в любом ее месте и в любое угодное мне время. Так записано в нашем уставе, и никто не вправе отменить или изменить его. Даже ты.

И почти одновременно с ним раздался еще один голос – голос Вирги; и на этот раз он был обычным – таким, к которому я успел уже привыкнуть:

– Ты за мной пришел, да, старик?..

– Молчать всем! – почти выкрикнул Охранитель. – Капитан! Я жду!

«Нет! – просигналил я. – Нет! И никогда!»

– Разбей его! – крикнул Охранитель, и я почувствовал, как по телу Вирги прошла дрожь. И подумал: ну, вот и конец.

Но то не была дрожь волнения, или страха, или сомнения. Просто реакция физического тела, успел подумать я, какая неизбежно сопровождает…

– Кто-нибудь! – проговорила Вирга медленно, словно затрудняясь в поисках нужных слов, как если бы язык общения стал для нее вдруг чужим. – Помогите поднять повыше, у меня руки затекли. Ну!

– Обожди секунду! – откликнулся на ее призыв старик. – Сейчас тебе помогут.

И, повернувшись к двери, громко позвал:

– Входите все!

После чего в обиталище омниарха вошли, один за другим, люди – их оказалось восемь (если только я правильно сосчитал), и в помещении сразу стало тесновато.

– Сидон! Помогите ей!

Названный повиновался и обхватил вазу ладонями, как недавно делал это омниарх, а вернее – Охранитель, как его называли в прошлом. Человек, представлявший тут Силы мрака и переставший жить жизнью планетарных людей еще на Ассарте, в пору тамошней войны. Переставший не без нашей помощи.

Наверное, в этот миг я зажмурил бы глаза – если бы они у меня были. Но зажмуривать было нечего, и потому я не упустил ни одной детали из того, что произошло в следующие мгновения.

Но Охранитель, похоже, не растерялся. И, повернув голову туда, где плотной группой стояли тела людей моего экипажа, приказал:

– Схватить их! Это – те люди, которых мы искали! Убейте всех! Здесь! Сейчас!

После чего от группы тел отделилось одно. Иеромонах Никодим – Пахарь – вышел на середину помещения и сказал негромко, но как-то очень четко, так что слова его, казалось, обрели неожиданную плотность металла:

– Охранитель, твоих людей здесь нет, их больше нет вообще – они развеяны нами. Теперь настал твой черед.

Названный, однако, не растерялся и ответил, не задумываясь:

– Никто из вас не в силах причинить мне хоть какой-то вред – мне, человеку космоса. Потому что однажды я уже умер и нахожусь вне вашей власти.

– Нет, – не согласился Никодим. – Потому что и я такой же космит, как и ты, но Силы на моей стороне. Ты трижды был прощен, Охранитель. Он терпелив, но и Его долготерпению приходит конец – в особенности когда ты посягаешь уже не на частности, но на главное. Когда лжешь о Нем.

Я невольно перевел взгляд на своего тюремщика. Очень хотелось увидеть его растерянным, поверженным, ну хотя бы испугавшимся. Однако внешне он выглядел по-прежнему спокойным и даже, казалось, чем-то удовлетворенным. Но еще более удивило меня то, что и смотрел Охранитель не на Никодима, а на меня – на то деревце, в которое сам же меня всадил, как будто именно от меня ожидал каких-то действий, поддержки его, что ли? Не дождется…

А он сказал:

– Получается так, капитан, что ты тут – единственный, кто знает и то, на чем стою я, и то, что говорит он. – Кивок головы в сторону Никодима указал адресата. – Судить о том, кто из нас прав, может только наш Творец, но высказать свое мнение позволено всякому, и тебе в том числе. Не хочешь ли сказать – чьи доводы считаешь более убедительными? То, в чем убежден я, я высказал тебе без обиняков, а он – он способен откровенно сказать то же самое о себе?

Первым моим побуждением было – ответить ему: «Охранитель, только что ты хотел уничтожить меня, насколько это вообще в твоей власти, а теперь ищешь моей поддержки? Не получится, потому что независимо от того, прав ты или нет, ты давно уже стал моим врагом, и потому…»

Я хотел сказать так – но не смог. Потому что не могло быть так: «Независимо от того, прав ты или нет». Именно от этого все и зависело, а вовсе не от того, что я о нем на самом деле думаю. Ведь уже не о моей судьбе шла речь сейчас, но о вещах неизмеримо более важных не только для меня или моих товарищей. Приходилось признать, что требование его было уместным и справедливым. И я не произнес ни слова тем способом, который сейчас только и был мне доступен.

– Или думаешь, что ты все еще сильнее? – спросил иеромонах, убедившись, что я не вступаю в разговор. Он-то видел меня – единственный из наших. – Рассчитываешь справиться без чужой помощи?

– Сейчас увидишь! – был ответ.

И началась схватка, в которой никто, кроме обоих сцепившихся, не мог принять участия: схватка людей, однажды уже умерших в этом мире, но возвращенных к этой жизни властью Сил.

Оба сражавшихся оставили свои тела: инертные, неуклюжие организмы не были пригодны для тех мгновенных атак и защит, какими пользовались космиты, маневрировавшие во всех измерениях, так что даже мне – и, наверное, всем моим товарищам, наделенным на все время этой операции высшим зрением, – трудно было уследить за действиями бойцов. А остальные и вовсе ничего не разглядели, но невольно ощущали присутствие здесь двух мощных источников энергии; о них, кроме людских чувств, свидетельствовали и сумасшедшие прыжки индикаторов на шкалах приборов, и калейдоскоп непонятных изображений, что замелькали вдруг на мониторах самопроизвольно включившихся компьютеров. Я же, стараясь ничего не упустить, ясно видел, как два нематериальных тела, не имевших точной конфигурации, но так стремительно менявших очертания, что ни одно из них нельзя было уподобить никакой определенной фигуре, сближались и разлетались, то на долю секунды вытягиваясь, становясь длинными и плоскими, словно клинок великанского меча, то, напротив, отражая удар противника, собирались в совсем маленький, плотный шарообразный сгусток энергии. В этом стремительном танце легко можно было запутаться, не различая – кто есть кто, если бы не ощущение разных окрасок, исходившее от них: светло-золотистым был Никодим, иссиня-черным – Охранитель. Порою же они тесно сплетались друг с другом, образуя единую черно-золотую фигуру, и словно замирали на какое-то время, казавшееся мне, не побоюсь сказать, бесконечным. На самом же деле то были самое большее две или три секунды, но для бойцов течение времени было, разумеется, совершенно другим, недоступным для нас, живых. Потом противники, словно отталкивая друг друга, стремительно разлетались в разные стороны; у людей, невольно прижимавшихся к стенам и старавшихся занимать тут как можно меньше места, волосы вставали дыбом и язычки холодного голубого пламени начинали стекать с пальцев, с ушей, даже с кончика носа…