линии подбородка — до самой шеи. Едва касаясь, но настолько чувствительно, что у нее едва не подогнулись ноги.

Он снова вел ее за собой. Опять лицом к лицу, переплетение пальцев, прогиб в спине назад, так, что, должно быть, распущенные волосы коснулись земли. Ее запрокинутая голова и ощущение теплого, чуть сбившегося дыхания на голой шее и в вырезе платья.

Время замедлилось, потерялось. Кажется, она еще слышала музыку, но уже улавливала не ее ритм, а только движения партнера. А они стали более вольными. Вот его кончик носа прочертил по ее щеке от виска до самого подбородка. Вот рука на ее спине надавила сильнее, вынуждая прижаться ближе, хотя теснее, казалось, уже невозможно.

И снова резкий поворот. Ее пальцы, запутавшиеся в чужих волосах. Касание лиц — щекой к щеке. Шаг в сторону — и снова приближение, объятия, его ладонь на ее затылке, ее нос, уткнувшийся ему в шею…

Это казалось вечностью. Прекрасной вечностью, миром грез, из которого не хотелось возвращаться в реальность. Но, как это всегда и бывает, суровая действительность не заставила себя долго ждать.

В очередной раз оказавшись лицом к партнеру, Лина подняла взгляд над его плечом и наткнулась на перекошенное от ярости лицо: Ферд стоял в первом ряду с двумя кружками в руках и смотрел на нее так, что, если бы взглядом можно было поджечь, она бы уже полыхала, как то чучело с тыквенной головой.

Должно быть, у нее от лица отхлынула вся кровь, Лина встала как вкопанная, упершись ладонями Линдену в грудь. Вернулась музыка, шум голосов, а фонари ослепили, будто они не горели все это время, а кто-то зажег их внезапно, и их свет больно ударил по глазам.

Айрторн не понял, нахмурился, обернулся. А когда проследил за ее взглядом, то его губы плотно сжались — дошло.

Линетте захотелось провалиться сквозь землю от осознания собственной ошибки. Если бы она, как собиралась, поговорила с Фердом в самом начале вечера, ничего подобного бы не произошло. Лина была бы свободной женщиной, а так выходило, будто она прыгнула в объятия другого, едва тот, с кем она пришла, отошел всего на пару минут.

Чувство вины затопило ее до кончиков пальцев.

— Андер, — бессильно выкрикнула Линетта, наплевав на свидетелей этой некрасивой сцены и не заботясь о том, смотрит ли на них кто-то вообще. Не могли не смотреть — они стояли прямо посреди танцующих пар.

Сыскарь резко развернулся и пошел прочь.

Она рванулась за ним — объяснить. Но Линден перехватил ее и не пустил, удержав за плечи.

— Ты любишь его?

Лина, в этот момент привставшая на цыпочки и вытянувшая шею, чтобы рассмотреть над плечом напарника, в какую сторону свернула коричневая куртка, опешила от вопроса и резко вновь приземлилась на пятки.

— Ч-что? — Ее взгляд метнулся к его лицу. О чем он вообще?

— Ты любишь его? — как назло, музыка стала громче и быстрее, а они так и стояли посередине выделенного для танцев пространства и не двигались. — Если ты его любишь, я прямо сейчас догоню его и разрешу съездить мне по морде. Так любишь?

Непривычно темные глаза, пальцы, почти до боли впивающиеся в ее плечи, а на лице — ни тени улыбки, и взгляд — прожигающий насквозь.

— Не люблю, — сорвалось с ее губ.

Тихо, но Линден услышал. Улыбка вернулась, да такая, будто с его плеч только что свалился очень тяжелый груз.

Он подхватил ее руку и, высоко подняв ту над головой, заставил Лину повернуться к нему спиной, вновь увлекая в танец.

— Тогда расслабься, — прошептал на ухо.

И она… послушалась.

ГЛАВА 20

Дождь хлынул внезапно, когда они были уже в двух шагах от дома.

— Бежим, — крикнул Линден, хватая ее за руку, и они припустили бегом.

Вода лилась с неба сплошным потоком, перекрывала обзор. Плащ и капюшон промокли мгновенно, ледяные струи хлестали по лицу и стекали по спине. До рассвета оставалось еще несколько часов, а фонари вблизи общежития, как это часто бывало, разрядились и не горели, и, если бы не теплая рука, увлекающая ее за собой, Лина наверняка бы споткнулась и искупалась в ближайшей канаве.

Под ногами заскрипели знакомые ступени крыльца. Айрторн рывком распахнул дверь, и они ввалились в показавшийся до ужаса душным коридор.

Лина чувствовала себя мокрой кошкой, Линден хохотал и отфыркивался, как вымокший дворовый пес.

— Ты с ума сошел? — возопила она, силясь протереть руками глаза. — Можно же было поставить щит.

— Зачем? — Ему все еще было смешно. Когда он привалился спиной к стене, борясь с мокрыми завязками своего плаща, его плечи по-прежнему подрагивали. — Так же веселее.

— Обхохочешься, — проворчала Лина. Деревянные от холода пальцы не слушались и отказывались развязывать шнурок и у нее. — Отличная забава — побегать под ледяным дождем.

— Ага, — безмятежно отозвался напарник, наконец бросив свой плащ на вешалку. — Спорим, ты никогда так раньше не делала?

Линетта скорчила ему гримасу. Делала, не делала… Конечно не делала.

Линден смешно изогнул бровь, ожидая ответа, и она не выдержала, рассмеялась.

Все это… весь этот вечер был настолько абсурдным, настолько не вписывающимся в ее обычные устои, что, если пытаться его анализировать, можно сойти с ума. Куда проще — махнуть на все рукой и посмеяться. Кажется, она еще никогда в жизни так долго и много не смеялась. Даже мышцы лица начало сводить. Или это после пробежки под ледяным дождем?

Наконец Лина справилась со своим шнурком, потянулась к крючку, но Айрторн перехватил вещь из ее рук и повесил сам. На полу под его собственным плащом уже образовалась целая лужа.

Кап-кап, кап-кап, лужа все увеличивалась в размерах, особенно, когда два мокрых плаща оказались на соседних крючках, рукав к рукаву.

Кап-кап…

В доме было абсолютно тихо. Дорнан все еще проводил время с Люси на площади. Розария, должно быть, давно легла спать. Ни единого звука, кроме капели с одежды. И собственное сердцебиение вдруг показалось Лине громогласным.

Линден повернулся к ней, чуть кривовато улыбнулся, глядя на нее с каким-то немым вопросом в глазах. А Линетта… просто замерла. Неподвижная статуя с бешено бьющимся сердцем.

Ей же все это не почудилось, правда? Там, на площади, во время танцев, и сейчас…

"Только не анализируй, Деверо, — твердо сказала она себе. — Не смей"

А больше Лина ничего не успела: ее впечатали спиной в стену и накрыли губы губами. Никакой нежности или осторожности, страстно, даже как-то дико, будто изголодавшись — именно так, как ей