кабинет отца и сидели сотрудники руководимого им творческого объединения. Любой посетитель, прежде чем зайти к нам, видит на стене мемориальную доску: «Здесь с 1960 по 1994 год работал Сергей Фёдорович Бондарчук». Эту лаконичную по содержанию и красивую по форме доску повесила Ирина Константиновна. Для неё здесь по-прежнему кабинет Сергея Фёдоровича, и нигде, кроме этого кабинета, она интервью об отце не даёт и не снимается перед телекамерой. А когда журналисты уберутся, долго сидит в тишине… я не мешаю, понимаю – не может уйти: сейчас на неё пролился свет воспоминаний, очень маме дороги эти стены.

В этом же коридоре, рядом с нами – ещё комнатушка, там работал и жил композитор Вячеслав Александрович Овчинников. Именно жил: ночами сочинял музыку для «Войны и мира», утром шёл в мосфильмовский зал звукозаписи, собирались оркестранты, и он весь день дирижировал, а ночью – к инструменту и нотной тетради. Здесь когда-то стояло пианино, и отец слушал все музыкальные темы в авторском исполнении. Он очень любил Овчинникова, считал его великим, признавался, что был покорён его фанатичной преданностью «Войне и миру». Чётко знаю: отец для Овчинникова – целый мир, драгоценный и священный мир. Никогда он не предавал отца. Как не предали все те, кто повествует о Сергее Фёдоровиче в этих мемуарах. Низкий поклон всем авторам и благодарность от всего сердца.

А что до предателей, обнажившихся на том 5-м съезде, Бог им судья. Мне даже не важны те оскорбления, которые нанесли отцу, просто для мужчин это непозволительно, и за такие «выступления» в другой истории, происходящей с другими людьми, рожу бьют. Отец стойко всё это перенес, в себе боль хранил, мама сильно переживала. А я… Повторюсь – я поздний ребёнок. Что мне усматривать в этом – то ли Испытание, то ли Особую Милость? По закону жизни поздний сын рано лишается отца, но я убеждён, что лишился его до срока. Отец погиб, его уход ускорили. Каждый час, каждая минута времени, что он мог бы прожить, – однозначно моё время. Отняли его у меня, и этого я пока перенести не могу. В Писании сказано: «Прощайте друг другу», значит, нельзя быть злым, да я и не злой… время идёт, может, с кем-то чуть смирился. Но та боль отца и моя боль за отца никуда не ушли. Никого я не простил.

Никита Михалков,

народный артист России

Более 40 ролей в кино, среди них – в фильмах: «Я шагаю по Москве», «Дворянское гнездо», «Станционный смотритель», «Спорт, спорт, спорт», «Красная палатка», «Сибириада», «Портрет жены художника», «Приключения Шерлока Холмаса и доктора Ватсона. Собака Баскервиллей», «Вокзал для двоих», «Жестокий романс», «Униженные и оскорблённые», «Ревизор», «Статский советник», «Жмурки», «Мне не больно». Режиссёр фильмов: «Свой среди чужих, чужой среди своих», «Раба любви», «Неоконченная пьеса для механического пианино», «Утомлённые солнцем», «Сибирский цирюльник», «12», «Утомлённые солнцем-2». Во всех выступил как актёр. И режиссёр фильмов: «Пять вечеров», «Несколько дней из жизни Обломова», «Без свидетелей», «Очи чёрные», «Урга – территория любви».

Благодарная ему Россия есть и будет

Признаться, я не помню того дня, когда увидел Сергея Фёдоровича Бондарчука впервые. Помню, они Ириной Константиновной появились у нас на даче, живший в то время в нашей семье Слава Овчинников уже был композитором «Войны и мира», а мой старший брат Андрон пробовался на роль Пьера Безухова. Вместе с Бондарчуками тогда приехал Вадим Юсов, началось густое застолье, а мы с Вадимом ушли купаться на речку.

Первое же моё настоящее соприкосновение с Сергеем Фёдоровичем произошло на кинопробах на роль Пети Ростова. Помню, он вошёл в гримёрную, зорко поглядел на меня и поговорил как с актёром, а не просто со знакомым мальчиком. Первый раз в жизни мне завили волосы. Я тогда ещё очень надеялся, что они такими вьющимися и останутся. Не помню деталей, помню замечательную атмосферу в съёмочной группе, атмосферу всеобщего благоговения перед Сергеем Фёдоровичем. И еще помню в комнатах съёмочной группы фильма «Война и мир» гигантское количество материалов: копии исторических документов, исторические журналы, картины, эскизы, литографии, редкие иллюстрации, огромные фолианты произведений Льва Николаевича Толстого.

На моё счастье, на роль Пети меня утвердили. Это было ещё до «Я шагаю по Москве». Кто-то узнавший про такую подробность моей кинобиографии однажды заметил: «Выходит, как артиста, вас открыл не Данелия, а Бондарчук», – на что я тут же ответил: «Как открыл, так и закрыл». Я снялся только в одной сцене – в эпизоде «Охота». Благо, детство я провёл на конном заводе и верхом ездил довольно прилично. Картину снимали долго, я же, шестнадцатилетний, очень быстро рос. В сценах охоты меня снимали на общих планах, следующие сцены с участием Пети Ростова предполагалось снимать гораздо позже. Правда, вопрос о другом мальчике ещё не стоял, нового Петю пока не искали, но Сергей Фёдорович уже тогда понимал – Петей Ростовым в его кинополотне буду не я. Хотя однажды он без тени улыбки предложил: «Давай тебе сделаем один хитрый укол, от роста, и больше расти не будешь». Я сначала заколебался, может, имеет смысл сделать – пусть останусь ниже Олега Табакова (он играл Николая Ростова), зато сыграю роль в «Войне и мире»! Но потом поостыл.

Мы жили в подмосковной Кашире, снимать уезжали недалеко, но уже в Тульскую область. Стояла золотая, прекрасная осень, октябрь выдался тёплым, охотничий сезон в разгаре, а я охочусь с детства, и в киноэкспедицию взял ружьё. Настреливал диких голубей, их тушили в сметане, угощалась вся группа, обслуживающие съёмки вертолётчики приносили спирт… И начинались восхитительные вечерние посиделки с рассказами, раздумьями вслух… И над всем этим витал дух общего восхищения прозой Толстого, в частности тем, как описана им снимаемая дворянская охота. Я слушал эти беседы, может, не всё понимал, но меня просто захлёстывало счастье, и ещё… так сладостно замирало сердце от одного только взгляда на Люсю Савельеву. Такая она была прелестная, светящаяся потрясающей улыбкой, перевязанная белой шерстяной шалью, восседающая амазонкой в седле… Очарован Люсей был не я один, композитор Овчинников, хватив спирта, творил чудеса, ревновал, показывал всю удаль русского влюблённого человека. А для меня вся эта съёмочная стихия, весь этот мир с лошадьми, с борзыми и русскими гончими… и мой костюм из тонкого сукна, и скачки галопом, и влюблённость в Наташу Ростову… Я был как отрок, впервые пригубивший вкусного вина и почувствовавший хмельную легкость от нового, головокружительного ощущения. А сейчас думаю,