— Значит, все это поведал человек, присланный герцогом Бекингемом?

— Да, это был хороший человек, он все очень здорово разложил по полочкам. Еще и за выпивку заплатил, велел промочить горло за здоровье герцога Бекингема. По его словам, лжекороль давно уже приказал тайком умертвить мальчиков, еще до того, как отправился в путешествие по стране. А герцог Бекингем, когда лжекороль открыл ему правду о принцах, поклялся, что больше не станет служить королю-убийце и пойдет против него. Тот человек еще утверждал, что все мы должны восстать против такого правителя, который способен тайком уничтожать невинных детей. А еще — что герцог Бекингем мог бы стать куда лучшим королем, чем Ричард, и у него тоже есть законные права на трон… ну и так далее.

Но разве я не получила бы сигнал, если бы мой сын действительно умер? Ведь слышала же я, как река пела похоронную песнь по моему брату. И если бы мой сын и наследник, наследник моего рода, наследник королевского трона, был бы мертв, я бы это поняла. Ну конечно. Не мог мой сын погибнуть всего в трех милях от меня, а я — даже не почувствовать этого. В общем, я не очень-то поверила в историю о гибели принцев. И не собиралась верить до тех пор, пока мне не покажут благословенное тело моего сына. Нет, он не умер. Это исключено. И я решила, что не поверю в это, пока собственными глазами не увижу сына в гробу.

— Послушайте, — я придвинулась к самой решетке и посмотрела мужчине прямо в глаза, — возвращайтесь сейчас в Кент и передайте своим людям, что они все как один должны встать на защиту принцев, поскольку мои мальчики живы. Герцог Бекингем ошибается: король еще не убил их. Я в этом абсолютно убеждена — я их мать. И вот еще что: даже если мой сын Эдуард действительно мертв, то его младший брат, принц Ричард, находится вовсе не в Тауэре. Мы сумели благополучно переправить его в другое место, и теперь он в полной безопасности, но пока вынужден скрываться. Однако он еще вернется и займет трон, принадлежащий ему по праву. Плывите же в Кент, друг мой, ждите сигнала и будьте готовы к бою. Сражайтесь с гордо поднятой головой, твердо зная, что непременно должны уничтожить узурпатора Ричарда и освободить моих сыновей, а затем и меня.

— А герцог как же? — Мужчина явно был озадачен. — И Генрих Тюдор?

Я поморщилась и отмахнулась, словно даже и думать об этих двоих не стоило.

— Не сомневаюсь, что оба они — наши верные союзники в этом деле, — произнесла я с уверенностью, которой отнюдь не испытывала. — Будьте же и вы мне верны, а я буду помнить и вас, и каждого из тех, кто сразится за меня и моих сыновей, и никого из вас не забуду, когда вновь обрету свою законную власть.

Мужчина поклонился и, пятясь, спустился по ступеням к воде, затем осторожно шагнул в лодку и тут же растаял в темноте и тумане, плотной пеленой окутавшем реку. Я подождала, пока совсем стихнет плеск весел, и, глядя в темные воды Темзы, прошептала:

— Значит, герцог. Герцог Бекингем всем твердит, что мои сыновья мертвы. С чего бы ему делать это? Ведь он вроде клялся, что спасет их. Ведь он сам снабжает мятежников золотом и оружием. С какой стати ему говорить своим людям, что принцы мертвы, и одновременно призывать их с оружием в руках выступить против нынешнего короля?

Я поужинала вместе с дочерьми и теми немногочисленными слугами, что оставались с нами в убежище, но не способна была расслышать ни слова из того библейского текста, который, как всегда, после ужина старательно читала семилетняя Анна. Не слышала я и ответов остальных детей на вопросы Елизаветы о том, что они поняли из прочитанного отрывка. Пожалуй, я была еще более невнимательна, чем четырехлетняя Екатерина, но я действительно ни о чем не могла думать, кроме внезапно возникших и весьма упорных слухов о гибели моих сыновей.

Я рано отослала девочек спать, мне невыносимо было смотреть, как они играют в карты или поют рондо. Но уснуть так и не сумела и всю ночь ходила по комнате, стараясь ступать только на ту доску пола, которая не скрипела. То и дело я подходила к окну, наблюдала за рекой, возвращалась обратно и все размышляла: почему же все-таки Ричарду именно сейчас понадобилось убить моих мальчиков? Ведь он и так достиг всего, чего хотел: убедил Совет назвать их бастардами, провел через парламент акт о признании моего брака недействительным, провозгласил себя законным наследником престола, и сам архиепископ надел корону на его темноволосую голову. Его болезненная жена Анна была коронована как королева Англии, а их сыну пожалован титул принца Уэльского. И всего этого Ричард добился, пока я торчала в убежище, а мой сын томился в тюрьме. Ричард праздновал победу, зачем же ему теперь уничтожать нас? Почему именно сейчас ему это необходимо? Неужели по приказу Ричарда мальчиков действительно умертвили? Ведь Ричард же наверняка понимал, что не сможет избежать обвинения в совершенном преступлении, поскольку каждому в Англии известно, что моих сыновей в Тауэр поместил именно он и именно он является их опекуном. Каждый знал также, что моего сына Ричарда переправили в Тауэр против моей воли, — большей публичности просто трудно представить. К тому же сам архиепископ поклялся мне при свидетелях, что мальчику не будет причинено никакого вреда.

И уж совсем не похоже на Ричарда куда-то уехать, бросив незавершенные дела. Когда он и два его брата решили, что бедный король Генрих должен умереть, они втроем, встретившись у дверей, вошли к Генриху — мрачные, но внутренне совершенно готовые к убийству. Таковы уж они, принцы Йоркские: им тоже, разумеется, свойственны гнусные деяния, однако они не перепоручают их кому-то, а все делают сами. Слишком много риска — просить кого-то погубить двух невинных мальчиков, да еще принцев крови, подкупать охрану, прятать тела; нет, это все не для Ричарда. Я же видела, как он убивает: сразу, без предупреждения, зато не скрываясь и не испытывая стыда. Человек, приказавший обезглавить сэра Уильяма Гастингса на колоде, вынутой из строительных лесов, не моргнув глазом прижал бы подушку к лицу мальчика. И если бы этому суждено было случиться, я не сомневалась: Ричард сделал бы все собственноручно. В крайнем случае отдал бы приказ, но непременно сам проследил бы, что все исполнено как надо.

Эти мысли убеждали меня, что этот господин из Рейгейта ошибается и мой маленький Эдуард все еще жив. Но я снова и снова подходила к окну, смотрела на воду, пытаясь хоть что-то разглядеть во тьме и тумане, и думала: а если я ошибаюсь, ошибаюсь во всем, даже в своем доверии к Мелюзине? Что, если Ричарду все же удалось найти человека, который согласился убить мальчиков? Что, если Эдуард мертв? Что, если я утратила дар предвидения и совершенно не представляю нашего будущего? Что, если я вообще больше ничего в этой жизни не понимаю?

К рассвету я была уже не в силах оставаться наедине со своими размышлениями и сомнениями и послала слугу за доктором Льюисом. Я велела разбудить его и вытащить из постели, сообщив, что я смертельно больна. Впрочем, когда доктор явился, ложь моя стала уже почти правдой: у меня и впрямь был жар, и меня сильно знобило — видимо, из-за пережитого чрезвычайно сильного душевного напряжения.

— Как вы себя чувствуете, ваша милость? — осторожно обратился ко мне доктор Льюис.