это делает? Что именно он делает из своей прежней жизни?

Однажды отец на сутки запер его в деревянном сарае. Олли нашёл гвоздь, которым он изрисовал стены изнутри. Там были какие-то картинки, комиксы, истории. Он хохотал, когда мне об этом рассказывал, и говорил, что прекрасно провёл время. Я слушал его очень внимательно. Где находится этот сарай? Я отправил туда своих людей, но сарай, к сожалению, не сохранился. Олли мог бы стать известным художником или поэтом. Я думаю, что его сила была в том, что он не стремился к успеху, а хотел рисовать и сочинять стихи, в то время когда имитаторы вроде меня намеревались быть великими…

…

Но однажды я понял его изъян. Я сидел у его ног в грязи, а он, как всегда, на своём троне, как вдруг его рожа стала необычайно серьёзной. Его мучила совесть! Я вгляделся в его образы. Женщина? Ах, Олли! Коварный ты соблазнитель. Вот и она. Я и раньше знал, что женщины восхищали и вдохновляли его, но мне казалось, что он всегда оставался джентльменом.

Я всмотрелся в воспоминания Олли. Её лицо заинтересовало меня. Сочетание… ума… и гм… доверчивости? Олли беседовал с ней, а я подслушивал и любовался ею. Тут я заметил тот потрясающий момент, когда она поняла, что в него влюбилась. Интерес, пугливое изумление, потом её лицо засветилось, и меня пронзило видение её души, которая, как птица, делала круг и робко, словно сдаваясь, снижалась, чтобы строить своё гнездо в избранном ею мужском сердце.

А вот и счастливчик Олли, мудрый, как змий. Клянусь, в тот момент я понял, почему он оказался здесь, посреди темноты и гнили, рядом с таким уродом, как я! Я видел её лицо и поэтому точно знал, как он на неё смотрит. Он глядел на неё так, как будто она – самое прекрасное, что есть на свете. Только дураки могут сказать, что в этом нет ничего плохого.

Но я видел неправду того, что он делал. Он врал! Он понимал, что соблазняет её, и специально переигрывал. Даже я никогда не делал ничего подобного. Я делился с женщинами славой или расплачивался с ними деньгами, но взамен брал только то, что они сами соглашались мне дать. Я никогда не осмеливался делать вид, что наши отношения носят небесный характер.

А она дрожала от радости. Бедная земная женщина, обмануть которую ничего не стоит, только покажи ей кусочек неба.

Да, он хорошо к ней относился, но ведь он знал, что даёт ей крупицу яда. Он произносил нежные слова и гладил её руку, и как расчётливо он это делал! За это подлое поглаживание он сейчас здесь. Пускай он и не знает об этом, но он здесь, со мной – в грязи, мерзости, вони, и, между прочим, не он меня, а я его защищаю от этих тварей!

…

Но теперь я думаю об этой женщине…

Мне попадались только красивые, словно завёрнутые в прозрачную фольгу – внешне самоуверенные, а внутренне ни во что не верящие, многократно обманутые и обманывающие сами – безвольные песчинки, носимые ветрами Мирового Безумия.

Ах, если бы меня полюбила такая женщина, не оказался бы я на этом вонючем острове…

…

Я тогда совершенно взбесился и бегал вокруг Олли в ярости, я плевал в него, царапал его колени, и в конце концов отвесил ему пощёчину, которая с тех пор цветёт на его щеке. Я был единственным, кто мог его осудить…

Глава 48

Ловушка

– Мне жаль их обоих, – сказал Леонид.

– Да, печальная история, – согласился Росси.

– Что, берёте эту пару? – спросил ангел.

– Берём, – сказал Леонид.

Лицо ангела стало деловитым.

– Что ж, две души за две. С вами, конечно, ничего страшного не случится, но вы обязаны верить, что всё предельно серьёзно и вы добровольно приносите себя в жертву. Ясно?

– Ага, – сказал Леонид.

– Тогда соберите волю в кулак и кричите: вы свободны!

Леонид закричал:

– Вы свободны!

– И снова нет! – замотал головой ангел. – Это должно звучать как ультиматум: если не будет по-моему – пусть я тут сдохну, а вся Вселенная будет в этом виновата.

– Кажется, я понимаю, – сказал Леонид.

Он напрягся и заревел, зарычал:

– Я кому сказал, вы свободны!

Что-то треснуло вовне или, может быть, внутри него.

Каменное кресло дрогнуло и начало медленно, сантиметр за сантиметром, подниматься. Скользя по жирной глине, гном бросился к подножию трона, забрался на колени спящего и обнял его за шею. Трон, спящий человек и гном начали медленно подниматься вверх.

Леонид и Росси смотрели на них, задрав голову, и вскоре им показалось, что они увидели наверху крошечную вспышку.

– Поздравляю вас, падре! – устало сказал Росси.

Леонид чувствовал себя опустошённым и разбитым.

– Мне кажется, я что-то не так сделал, – сказал он, с трудом удерживаясь от того, чтобы не сесть в грязь.

– Это уж точно, – злорадно сказал ангел. – Две души за две души. Долг платежом красен.

В его глазах загорелись языки пламени.

– Спасём ещё кого-нибудь? – вяло спросил Росси.

Ангел злорадно засмеялся.

– До сих пор ещё ничего не поняли? Ах вы, дурни, дурни.

Слишком поздно Леонид и Росси заметили, что черви их взяли в кольцо. Новые твари наползали на прежних, и вокруг людей нарастала чмокающая, хлюпающая стена.

– Стоять! – приказал Леонид.

– Убирайтесь! – закричал Росси.

Но черви и не думали останавливаться.

– Две души за две души, – ухмыльнулся ангел. – Несите их в лодку.

Чавкающая стена сомкнулась над людьми как купол.

– Может… можно… с ними договориться, – с трудом проговорил Росси.

Сквозь слизь протиснулась рожа ангела.

– Жаль, что не я с вами рассчитаюсь, – злобно сказал он. – Столько лет я воспитывал Димитрия Димитриевича, а вы его отпустили. Ах вы, гады, гады!

Близость червей высасывала из людей последние силы. Росси лежал в грязи, больше всего тоскуя от отсутствия всего, что могло бы быть верхом.

Леонид сидел рядом, сгорбившийся, изнурённый, и держал шкатулку на коленях.

Вокруг них резвился косяк фосфоресцирующих лярв.

– Теперь мы – ваше небо! – орали они и чертили на туловищах червей багровые звёзды.

– Кажется, я скоро сдамся… – подумал Леонид. – Как меня звали? Кажется, кто-то звал меня Лёнечка.

Черви были вокруг них и под ними. Отвратительная масса куда-то тащила людей. Послышалось хлюпанье воды.

– На прежней работе меня… уважали… – пробормотал Росси. – Однако… на руках… не носили…

– Он ещё смеет со мной шутить! – рассвирепел ангел. – Чувство такта мешает мне разговаривать с чужой едой, но я