— Вздор, вздор, дитя мое, и слушать не хочу, —перебила Флора, с такой стремительностью наливая кипяток в чайник, что брызгиполетели ей в лицо. — Вы не должны стесняться, потому что к вам здесь относятсякак к другу и желанной гостье, беру на себя смелость утверждать, что это именнотак, и мне стыдно было бы, если бы это было иначе, тем более что Артур Кленнэмговорил в таких выражениях — вы что, устали, душенька?

— Нет, сударыня.

— Вы так побледнели, должно быть проделалинатощак слишком большой путь, вы, верно, очень далеко живете, не надо было вамидти пешком, — сказала Флора, — ах, ах, чего же бы вам дать, чтобы восстановитьваши силы?

— Я ничуть не устала, не беспокойтесь,сударыня. Тысячу раз благодарю вас, но я вовсе не устала.

— В таком случае, выпейте поскорей чаю, —сказала Флора, — и скушайте вот это крылышко и кусочек ветчины, а на меня необращайте внимания и не дожидайтесь меня, я всегда отношу сама поднос в комнатутетушки мистера Ф., которая завтракает в постели, прелестная старушка и такаяостроумная собеседница, вон там за дверью портрет мистера Ф., очень похож,разве что лба многовато, только я никогда не видала, чтобы он стоял у мраморнойколонны, опираясь на мраморную балюстраду, да еще с горными вершинами вдали, онведь, знаете, был виноторговец, превосходнейший человек, но совершенно нетакого склада.

Крошка Доррит глянула на портрет, довольносмутно воспринимая пояснения хозяйки к этому шедевру искусства.

— Он меня до того обожал, мистер Ф., что часубез меня прожить не мог, — сказала Флора, — хоть, разумеется, трудно сказать,как бы дело пошло дальше, если бы смерть не унесла его, когда у нас еще внекотором роде не окончился медовый месяц, достойнейший человек, но без всякойромантической жилки, весьма мужественная проза, но никакой поэзии.

Крошка Доррит снова глянула на портрет.Художник наделил свою модель челом, которое, как показатель богатства мыслей,было бы непомерным даже для Шекспира.

— Впрочем, поэзия, — продолжала Флора,проворно приготовляя гренки для тетушки мистера Ф., — как я откровеннопризналась мистеру Ф., когда он мне сделал предложение, можете себепредставить, он мне семь раз делал предложение, раз на пароходе, раз в церкви,раз в наемной карете, раз верхом на осле в Тэнбридж-Уэллс,[60] и еще три разапросто на коленях, поэзия ушла из моей жизни вместе с Артуром Кленнэмом, когдажестокосердные родители разлучили нас, мы окаменели, и суровая действительностьвступила в свои права, но мистер Ф., к его чести, сказал, что он об этом знаети что это его даже больше устраивает, и тогда жребий был брошен, я даласогласие, такова жизнь, душенька моя, однако что бы ни говорили, мы гнемся, ноне ломаемся, и я вас очень прошу, завтракайте в свое удовольствие, пока я схожук тетушке мистера Ф.

Флора исчезла за дверью, предоставив КрошкеДоррит по собственному разумению разбираться в этом беспорядочном потоке слов.Но вскоре она появилась снова и принялась, наконец, сама за еду, не переставаяв то же время тараторить.

— Видите ли, душенька, — говорила она, наливаясебе в чай одну или две ложки какой-то коричневой жидкости с сильным запахомспиртного, — мой врач требует, чтобы я аккуратнейшим образом выполняла егопредписания, хотя это очень невкусно, но что делать, здоровье у меня подорванос юности, с тех самых пор, когда у меня отняли Артура и я, должно быть, слишкоммного плакала в соседней комнате на диване, а вы давно его знаете?

Когда Крошка Доррит поняла, что последнийвопрос относится к ней — для чего потребовалось некоторое время, так как онарешительно не поспевала за галопом своей новой покровительницы, — она ответила,что знает мистера Кленнэма со времени его возвращения в Англию.

— Ясно само собой, что вы не могли знать егодо этого времени, — подхватила Флора, — разве только если вы ездили в Китай илисостояли с ним в переписке, но на это не похоже, потому что у всех заморскихпутешественников лица такого цвета, как красное дерево, а вы совсем беленькая,а что касается переписки, то о чем бы вам, собственно, ему писать, разве толькопросить, чтобы он вам прислал чая, стало быть, вы с ним познакомились у егоматери, твердого ума женщина и твердой воли тоже, но сурова, ужас до чегосурова — была бы самая подходящая матушка для Железной Маски.[61]

— Миссис Кленнэм очень добра ко мне, — сказалаКрошка Доррит.

— В самом деле? Очень рада это слышать, мнесамой, натурально, приятнее, если я могу изменить к лучшему свое мнение оматери Артура, а вот любопытно, что она обо мне думает, когда я немножкоувлекусь разговором, что со мной случается, а она сидит и смотрит на менявыпучив глаза, точно чучело Судьбы в тележке с колесами — нехорошо, правда, такговорить, не виновата же она, что больна — да, любопытно, но я этого не знаю идаже вообразить себе не могу.

— Не пора ли мне приняться за работу,сударыня? — сказала Крошка Доррит, нерешительно оглядываясь по сторонам. — Счего прикажете начинать?

— Ах вы маленькая трудолюбивая фея, —воскликнула Флора, наливая себе еще чаю и добавляя в чашку еще дозу лекарства,предписанного ей врачом, нет никакой нужды торопиться, давайте-ка лучшепоговорим по душам про нашего общего друга — как это сухо и холодно звучит дляменя, впрочем, что это я, напротив очень даже прилично, наш общий друг — кудаприятнее, чем обмениваться учтивыми замечаниями и при этом чувствовать себя(речь, разумеется, обо мне, а не о вас), как тот мальчик из Спарты, которогогрызла лисица,[62] а он молчал, извините, пожалуйста, что я про него вспомнила,из всех несносных мальчишек на свете этот самый несносный.

Крошка Доррит, побледнев еще больше, покорносела на свое место.

— Но я могла бы работать и слушать, сударыня,— предложила она. — Мне работа не мешает. Право же, так будет лучше.

Такая настоятельная мольба слышалась в ееголосе, что Флора уступила.