— Скотина, — сказал Лаанга. — Как же.

— Не вздумай, — с усмешкой предупредил Каэтан.

— Не дождёшься.

Маг Выси умолк и поднял лицо к солнцу.

Ветер летел над сопками, шумели и клонились деревья. На востоке, за морем, вставала Метеаль, на западе, за степью — Инакаян. Юный Юг неистовствовал за Нийяраем, на севере молчали необъятные просторы Меренгеа.

Хребет Мира — Лациаты, Амм-Лациат вонзается в небо, и всё же вратами в мир богов мифы называли другую гору… Амарсен, золотой демон, сказал когда-то, что врата эти всегда близко, но узреть их можно только зрением духа. Когда Арсет в день Подвига обернулась лицом к миру, самые тёмные души очистились, открылись самые сухие сердца. Даже Маги Начал, всемогущие игрушки Старшей Матери, вновь обрели себя. Они взбунтовались и задумали сыграть против Неё. Но победить невозможно, игра закончилась, у порога стояла очередная война. Лаанга ещё надеялся, что лето магии не наступит — не могло оно наступить, думал он, если Каэтан заплатил жизнью за эту игру.

Каэтан не сожалел о себе. Он сожалел о другом. «Трое держались целые сутки, — думал Маг Выси. — Я один, меня уже почти не осталось. Но то, что осталось, не хочет уйти без толку».

Он помедлил ещё немного. Вдохнул сладкого летнего ветра, съел ягоду земляники.

Потом встал и поднял лицо.

— Девочка моя светлая, — сказал Каэтан на языке мёртвого племени, глядя в необъятную, осиянную бездну неба. — У тебя ровно одна минута. Мир твой прекрасен. Посмотри на него.

Потом он пропал, а Лаанга остался. Великий маг лежал на припёке и ел щавель. Плакал маленький дух.

Беззащитный, бессмертный, не имевший смысла и цели, сидел дух спиной к господину, страшась обернуться к величайшему на земле горю, и дрожащим голоском допевал длинную, как жизнь, уаррскую балладу, сложенную северной тоской и южной радостью обречённых. Дух плакал и пел:

…Говорят, что славой мы себя покрыли.

Ничего не помню, кроме мглы кровавой,

И ещё того, что мы не отступили.

Конь поводит ухом, твёрдым бьёт копытом,

Шепчутся деревья, солнце пышет зноем.

Спешился владыка, и на глазах у свиты

Поклонился земно павшему герою.

Над родной сторонкой солнце ярко светит…

— Цыц, — сказал Лаанга.

Маленький дух осёкся и навострил уши. Поозиравшись и принюхавшись, он вытянул шею и приподнялся: из-за рощицы, спускавшейся, как мох по стволу, по склону далёкой сопки, длинными прыжками нёсся матёрый волк — серебряный исполин из рода Великих волков Севера. За ним следовал второй, не уступавший вожаку в росте. Дух почесал в затылке. Если расстояние не обманывало глаз, волки эти вымахали даже не с телят — с быков. В древности, говорили сказки, большой волк мог добыть даже дракона, подкравшись к спящему с подветренной стороны. Не верилось, что и теперь встречаются подобные великаны.

Лаанга встал и склонил голову.

Дух в недоумении заморгал и старательно сощурился.

На спине волка-вожака угадывалась хрупкая фигурка в чёрном плаще.

Дух тихонько улыбнулся, покопался немного в памяти и снова запел. Забытое наречие пробудилось, как древнее сокровище из кургана. Двадцать тысячелетий назад девушки пели на свадьбе родителей Лаанги:

— Груди её украшены златом и серебром, руки её черны от жирной земли. Сердце созвездий покинуло лунный дом, в солнечный дом его увели…

— Замолчи, — сказал Лаанга.

Волк приближался. Дух пригляделся, пискнул, сообразив, что к чему, и от стыда провалился под землю. Оправдать его могло лишь одно: хотя вокруг некроманта хватало поднятых мертвецов, доселе ни одному из них не кланялся некромант.

Даже в летней шерсти северным волкам было тяжело от нийярской жары. Поднявшись на вершину сопки, они обнюхали Лаангу, удостоверились, что с всадницей всё хорошо, и заторопились к ручью.

Некромант плюхнулся на землю, снизу вверх глядя на гостью.

Та улыбнулась.

В чёрной сухой плоти её мерцали выложенные золотой и серебряной проволокой знаки: «небесный исток», «непреклонные звёзды», «любовь». Тонкое, как кость, запястье под краем широкого рукава отяжеляли мужские золотые часы.

Лаанга вздохнул. Вторым, духовным зрением он мог видеть истинный облик явившейся — и не мог его видеть: вихрь белого света, окружавшего северянку, слепил.

— Ты опрометчива, — проворчал маг. — Не можешь удержаться?

Гостья вопросительно склонила голову к плечу.

— Слухи потекли по деревням, — сказал некромант. — Увидеть тебя — к счастью, прикосновение твоё исцеляет, воля твоя вершит чудеса. Люди уже взывают к тебе.

Мёртвая девушка коснулась пальцем щеки, на которой пылала золотая «любовь»; рукав соскользнул, на циферблате часов сверкнул блик.

— Пока я существую и способна слышать — отчего же им не взывать?

Лаанга пригорюнился, разглядывая ближнюю ромашку.

— Людей много, — брюзгливо сказал он. — Им всё время чего-то не хватает. С ними постоянно случаются неприятности. Когда заходит спор об их праве видеть рассвет, я сам готов встать на их защиту. Но ты утираешь им носы. Какой в этом прок?

Северная Звезда покачала головой.

— Пока Арсет стоит лицом к смерти…

— …кто-то должен прикрывать ей спину? — утомлённо закончил Лаанга. — Помню, помню…

— Кто-то должен утешать, спасать и заботиться, — сказала Алива. — Не все руки предназначены для меча.

— Ты тратишь себя безоглядно, — с горечью сказал некромант.

— Это называется иначе.

Лаанга вздохнул.

— Зачем ты здесь?

Алива протянула руку; на пальцы к ней опустилась лазоревая бабочка.

— Удержать твою надежду, — сказала мёртвая княжна. — Она готова тебя покинуть.

— Ладно, ладно, — грубовато сказал Лаанга. — Я прожил достаточно долго, чтобы запомнить, чем кончается жизнь. Я, вообще говоря, некромант. Я не зачахну с тоски.

Княжна взглянула ему в глаза, и у мага вырвалось ругательство. Лаанга оскалился и отвернулся.

— У тебя не было друга ближе, — сказала княжна.

— Замолчи.

— Нет дурного в том, чтобы это сказать.

Лаанга резко выдохнул.

— Он… — выдавил маг сквозь зубы, — Каэтан сказал, чтобы я не вздумал его поднимать.

— И правильно, — кивнула Алива. — Неужели вам стала бы в радость такая дружба? Закончи лучше его дело.

Лаанга закрыл лицо руками.

— Зачем ты здесь? — повторил он спустя какое-то время другим голосом.

Княжна помолчала, глядя вдаль. В час смерти Каэтана стих ветер, но на горизонте, над далёким морем, собиралась гроза, и солнце грело всё жарче. Воздух дрожал и плыл, цветы и листья застыли в истоме.