жизни на земле, а впоследствии этим мотивом стала поставленная автором задача поиска средства освобождения людей от приобретенного ими свойства “внушаемости”, делающего их бессознательными и безвольными орудиями магических манипуляций. Эти задачи автор решает вместе с группой друзей, называющих себя “искателями Истины”. Книга ставит перед собой задачу, во-первых, создать аллегорическую биографию автора и нарисовать портреты “замечательных людей”, встреченных им на его жизненном пути, и, во-вторых, дать читателю первые подходы к учению, составленному из результатов совместных открытий “искателей Истины”. Каждый из любовно изображенных Гурджиевым “замечательных людей”, по всей видимости, имевших за собой реальные исторические прототипы, дает автору импульс для самостоятельного исследования различных областей традиционного знания и олицетворяет один из аспектов многогранной личности автора.

Подобно “Рассказам Вельзевула”, книга “Встречи с замечательными людьми” заполнена декларативными монологами, моралистическими притчами и аллегорическими историями. Абсурдизм и символизм также присутствуют в ней как средства сообщения и одновременно укрытия заложенных в ней откровений. Авторская прямая речь доверительна и не столь покровительственна, как речь Вельзевула, обращенная к своему внуку Хассейну и, естественно, к “идиотам” Гурджиева. С космических вельзевуловских высот первой книги Гурджиева читатель благодарно спускается в ней на романтизированную, но все же земную почву Востока в мир странников и искателей Истины, который так дорог нашему автору. Предполагалось, что эта книга будет состоять из трех частей, то есть в ее настоящем виде она представляет собой лишь треть задуманного объема.

Третья и последняя незавершенная (точнее, начатая) книга Гурджиева “Жизнь реальна, только когда ‘Я есть’” писалась им (вернее, диктовалась) в середине 1930-х годов. Части, ее составляющие, хотя и фрагментарны, однако более или менее литературно обработаны и являют собой интересный опыт внутреннего монолога ее автора и стенограммы его публичных лекций в Америке.

“Моя последняя книга, в которой я хочу поделиться с другими созданиями нашего Общего Отца, подобными себе, почти всеми прежде неизвестными тайнами внутреннего мира человека, которые мне удалось случайно узнать”[535] – с этой фразы, написанной в ноябре 1934 года, начался пятимесячный период, в течение которого Гурджиев интенсивно работал над ней, после чего оставил эту работу и больше никогда к этой книге не возвращался. Перед смертью он передал право решения судьбы этой книги мадам де Зальцман.

Гурджиев пишет, что адресует книгу не всем созданиям Бога, а созданиям, “подобным ему”, то есть достигшим определенного уровня “пробужденности”, и именно с ними он хочет поделиться “почти всеми прежде неизвестными тайнами внутреннего мира человека, которые мне (Гурджиеву – А.Р.) удалось случайно узнать”. Передача знаний определенного рода может быть осуществлена либо “прямым путем”, либо обходным, опосредованным, аллегорическим. В первых двух своих книгах Гурджиев пользовался опосредованным методом сообщения, испытывая новые, часто гротескные, громоздкие и не всегда удачные формы повествования, одновременно привлекая и отталкивая читателя. В последней книге Гурджиев осваивает метод “прямой передачи” (это “не учение доктрины, но воплощенное действие знания,” – как пишет в своем предисловии Жанна де Зальцман), но, не видя вокруг себя людей, способных воспринять предложенные им “тайны внутреннего мира человека”, сворачивает работу над книгой через пять месяцев после ее начала.

Публикация этой книги долго откладывалась душеприказчиками Гурджиева, и когда эта книга все-таки была напечатана, доступ к ней долгое время был ограничен кругом “официальных” последователей автора. Только в начале 1980-х годов книга стала доступна рядовому читателю. Что же побуждало хранителей гурджиевского наследия и наследников Гурджиева так долго воздерживаться от обнародования этой книги? На этот вопрос отвечает в своем предисловии Жанна де Зальцман. “Он ясно дал понять на последней странице “Рассказов Вельзевула своему внуку”, – пишет она, – что третья серия будет доступна только тем, кто будут отобраны как способные понять “подлинные объективные истины, которые он “осветит” в этой серии”[536]. Вряд ли публикация этой книги была результатом появления таких людей через тридцать с лишним лет после смерти Гурджиева, скорее, наоборот, надеявшиеся на это утратили всякую надежду на настоящее и издали ее в надежде на будущее.

Как и в других книгах Гурджиева, автор движим мотивом, который он определяет как “непреодолимое желание исследовать со всех сторон и понять точный смысл и цель человеческой жизни”[537]. Книга, состоящая из пролога, вступления, пяти бесед с американскими последователями и заключительного эссе о “внешнем и внутреннем мире человека”, монологична и несет в себе исповедь автора. Однако она выгодно отличается от первых двух откровенностью и искренностью авторских монологов. Его откровенность и раньше была шокирующей и тревожной, однако здесь, может быть, впервые чувствуется, что шокирование читателя не является более побудительным мотивом Гурджиева и что его искренность и открытость становятся выражением достигнутой им внутренней свободы. В результате в этой книге перед читателем появляется завершенный литературный образ ее автора-повествователя-героя. Что же касается “прежде неизвестных тайн внутреннего мира человека”, они действительно щедро открываются в этой книге, но только тем, кто способен их увидеть и ими воспользоваться.

Вообще Гурджиев ясно определял границы задачи своей работы с людьми, не предлагая им ни религию, ни мистический опыт. “Учение само по себе, – говорил он, – не может преследовать определенную цель. Оно только может показать человеку лучший способ достижения той цели, какую он имеет.” Задача, которую решал Гурджиев, в том числе и своими произведениями, состояла в том, чтобы помочь человеку пробиться к своему “сознанию” и освободиться от препятствующей этому механичности.

Эпилог

Последователи “системы”

В основе гурджиевской космологии лежит идея, что каждый процесс обречен на энтропийную деградацию и упадок, который наступает неизбежно в том случае, если в определенные моменты к нему не приложена добавочная энергия. Посде смерти Гурджиева этот закон работал в течение полувека, и гурджиевская “работа” все более деградировала.

Со смертью Гурджиева для множества людей, вовлеченных в орбиту его влияния, а также влияния учеников его учеников, наступила новая эпоха – существования в пустыне без живого источника. Тысячи людей на континенте, в Англии и в Америке почувствовали, что в их жизни образовалась огромная дыра, которую нужно было чем-то заполнить. Американец Имрис Попов пишет о состоянии глубокой растерянности, охватившей его и других членов его нью-йоркской группы при известии о смерти Гурджиева: “Я помню свое смятение и такое же чувство других людей, работавших в моей группе, когда после смерти г-на Гурджиева мы обнаружили, что мы больше не получаем новых идей… и что мы уже слышали все, что можно было услышать. Нас охватило беспокойство. Некоторые спрашивали: Что дальше? Можем ли мы двигаться дальше и неужели теперь… у нас больше не будет учителей?”[538]

По слухам, в последний год своей жизни Гурджиев намекал многим близким ему в те годы последователям,