— Я бы заказал, да только ты же мне не предлагаешь ничего.

— А за спиной у меня для кого большая доска висит, а? Там все подробно расписано. Даже картинки намалеваны.

Позади женщины и вправду висела большая доска, на которой, помимо расположенных в столбик записей, были нарисованы картинки и вполне знакомые даже ему цифры. Так, судя по рисункам, помимо вин четырех сортов, тут кормили лепешками, бычьими ребрами нескольких видов и просто зажаренными кусками мяса, брынзой и чечевичной или пшеничной похлебкой.

Мицан мысленно прикинул, сколько у него оставалось денег и на что ему может хватить. От витающих тут запахов живот юноши немного заныл, требуя горячего мяса. Юноше очень хотелось запустить свои зубы в выдержанные в травах и вине полоски сочной говядины. Но почти пустой кошелек был весьма строг к его желаниям.

— Кувшин молодого вина, пару лепёшек и брынзу.

— Три ситала и пять авлиев.

— Ну так ты мне сначала вина и хлеба принеси, а уже потом деньги требуй.

— Нетушки. Сначала заплати. А то знаем мы таких. Все съедят, выпьют, и начинают про тяжкую судьбу рассказывать. Потом хоть дубиной их лупи. А мне с твоей крови какой доход? Только полы отмывать.

Мицан ещё раз окинул коренастую северянку. Да, такая вполне и сама могла сломать пару костей. Решив не рисковать, он отсчитал серебряные кругляшки и протянул их женщине. Она сгребла их, накрыв большой ладонью с пожелтевшими и потрескавшимися ногтями, а потом внимательно пересчитала.

— Что, не бойко у вас дела идут? — поинтересовался Мицан, когда вольноотпущенница вернулась с подносом.

— Сейчас не бойко, — кивнула служанка, поставив перед ним тарелку с двумя поджаренными лепешками, зеленым луком, парой неровных кусочков брынзы и налив вино в глиняную чашу. — Тут же народ через одного под землёй молится, а они до вина не шибко охочи и едят все больше по домам.

— Однобожники-то? — понимающе кивнул юноша. Ещё со времен гонений и разгрома обителей, последователи учения Лиафа Алавелии собирались на свои молитвы в катакомбах и подземельях. И хотя сейчас их уже особо никто не трогал, только если они сами не начинали публично свои бредни проповедовать, привычка встречаться под землей сильно засела в их головах.

— Ага, про них самых. Тут много их, особенно у нас в округе. Так-то к нам все больше солдаты из крепости ходят. Считай для них и работаем в основном. Да только все последние дни домашников по патрулям гоняют без остановки. Всё из-за Аравенн этих проклятых. Скорей бы их уже пожгли что ли, да всю дикарскую шваль повыгоняли.

Последние слова служанка произнесла довольно громко и сидевшая рядом компания вулгров покосилась на неё, что-то зашипев на своем языке.

— А ты прямо коренная тайларка! — рассмеялся Мицан, но женщина смерила его холодным взглядом.

— Может предки мои и были родом с Костяного берега, да только я тут родилась, в Кадифе, — проговорила она с вызовом. — Я и не знаю даже, к какому из народов фъергов мои родители относились. Может эронунги, может эрлицы, а может и харнунги. Да мне до того плюнуть и растереть. И хоть я и была рождена рабыней, уже как много лет вольноотпущенница и, стало быть, поданная Тайлара равная всем прочим этрикам. Так что до всяких там вонючих дикарей и нор, из которых они повылезали, мне дела нету.

В шипящем говоре вулгров послышались возмущенные нотки. Один из них, одетый в клетчатую рубаху толстяк с пышными усами, схваченными несколькими серебряными кольцами даже начал было подниматься, но остальные надавили ему на плечи, вернув обратно на лавку. Служанка, лишь скорчила свои бледные губы в презрительной ухмылке и развернувшись пошла обратно на кухню, даже не удостоив компанию вулгров взглядом

Мицан придвинул к себе чашу и отщипнул кусочек чуть теплой лепешки.

Варвары-вольноотпущенники. Некоторые вчерашние рабы из дикарских племен и стран, что ещё помнили вольную жизнь, всеми силами стремились вернуться обратно в свои земли. С помощью денег или благосклонности хозяев, они рвали все связи с этой чужой для них страной и бежали на край Паолосы, чтобы вновь оказаться среди своих лесов, гор, степей или долин. Но были и другие. Город полнился подобными этой служанке людьми, что либо уже не помнили жизни до рабства, либо и вовсе её не знали. Они говорили как кадифцы, служили кадифцам, жили как кадифцы и, кажется, и сами считали кадифцами. Пусть и без положенных настоящим кадифцам прав и привилегий.

Юноша отхлебнул кислого, почти не разбавленного вина, и чуть поморщившись заел его крупным куском суховатой брынзы.

На его улице как раз жила семья таких вольноотпущенников. Кажется, родом они были откуда-то из-за Айберских гор, то ли из Саргуна, то ли из Каришмянского царства. Их — юношу и девушку, продали совсем детьми богатой купеческой семье как танцовщиков, но вскоре глава этой семьи принял веру однобожников и подарил всем своим рабам вольную. Вот и получилось, что дети этих рабов родились уже в тут, в Кадифе, и не знали иной страны кроме Тайлара. Мицан помнил, что у этих смуглых и кучерявых людей было четверо детей — два сына и две дочери, старшие из которых были примерно одного с ним возраста. На улице они вечно пытались вести себя как тайлары. Носили тайларские рубахи и платья, ели тайларские блюда, дразнили чужаков и рабов, и даже молились на показ тайларским богам. Да только другая детвора их за своих не признавала и регулярно била, когда те просились в общие игры. Но помогало это ненадолго и через пару дней они приходили вновь. Снова и снова, раз за разом.

И таких в Кадифе были сотни, если не тысячи. Город полнился рабами, и не удивительно, что некоторые из них, даже получив свободу, совсем не стремились его покинуть, а напротив, отчаянно пытались доказать всем вокруг и себе в первую очередь, что они стали его частью.

Мысли Мицана прервал звук открывающейся двери. В таверну, громко хохоча и толкаясь, ввалилась компания подвыпивших солдат. Судя по их лицам — обветренным, испещренным морщинами и шрамами, это были ветераны недавней войны, коими сейчас полнился город и все питейные места, в которых воины, к великой радости их владельцев, оставляли захваченные ими сокровища северной страны.

Пройдя внутрь, солдаты тут же сдвинули несколько столов и рассевшись по лавкам, громко замолотили кулаками, вызывая прислугу. Она появилась почти сразу, нацепив на свое покрытое веснушками лицо некое подобие учтивой улыбки.

— Что изволите, доблестные воины?

— Вина! Так много вина, чтобы залиться под завязку и через край полилось! — прорычал почти полностью седой и плечистый мужчина, который в отличие от остальных был одет не только в красную солдатскую рубаху, но и кожаный нагрудник с нарисованным на нем черным быком. На сколько помнил Мицан, такие обычно носили командиры знамени.

— А из еды?

— Мяса давай. Нам три, хотя нет, лучше четыре дюжины ребер в пряных травах и ещё пару подносов лепешек. Только смотри, чтобы они были из пшеницы, а не ячменя. Я его на всю жизнь вперед за войну наелся. Ну и протертой брынзы со сметаной и кинзой подай. Сразу корытце. И принеси-ка нам побольше чашек, да сразу посчитай — мы как напьемся, точно бить их будем.