Доклад Троцкого о промышленности[806] представлял собой довольно объективный анализ не только заявленного темой вопроса, но всего комплекса хозяйственного развития РСФСР в условиях нэпа. Троцкий исходил из того, что период, подобный нэпу, обязателен для всех стран при переходе к социализму, что необходимо пользоваться старыми, рыночными методами, пока не созданы новые «централизованные, плановые, учетные». Рыночные отношения должны пронизывать все отношения между городом и деревней. Ставя вопрос, способствовал ли рынок за два года подъему производительных сил, докладчик отвечал на него положительно, хотя отмечал серьезные расхождения в темпах — промышленное производство увеличилось на 43 процента, сельскохозяйственное — на 20 процентов.

В то же время делался вывод, что государственная промышленность работает убыточно, питается в основном за счет бюджета, а бюджет — за счет крестьянского хозяйства. «Дальше уже надо приноравливаться к тому, чтобы работать с прибылью», — призывал Троцкий.

Но главный смысл доклада состоял в том, что «смычке города с деревней», которая должна была принимать все более производственный характер, то есть коммерческому обмену продуктов сельского хозяйства на промышленные товары, крайне мешали «ножницы цен». Троцкий приходил к заключению, что продукты национализированной промышленности становились все менее доступными крестьянству, что крестьянин вынужден платить за них все больше.

Докладчик показал присутствовавшим диаграмму движения розничных цен. Доступно для тех, кто обладал самым низшим уровнем экономических знаний (а таковых среди делегатов было подавляющее большинство), были продемонстрированы эти самые «ножницы»: цены на промышленные товары неуклонно ползли вверх, а на сельскохозяйственную продукцию катились вниз. «Нужно твердо в этот образ вдуматься, — говорил Троцкий с изрядной долей сарказма, как он это умел делать, — две основные линии идут все более врозь, и эта раскоряка называется «смычкой»».

На основании рекомендаций экспертов, в качестве каковых Троцкий, следуя опыту Гражданской войны, все активнее привлекал старых специалистов, теперь в основном экономистов, включая бывших меньшевиков, в докладе содержались рекомендации по сближению цен, устранению «ножниц», то есть преодолению хозяйственного кризиса, который все более обострялся.

В докладе вскрывалась опасность бюрократического перерождения не только экономики, но и всего государственного аппарата. При этом Троцкий под государственным аппаратом имел в виду и аппарат партийный, ибо на протяжении всего доклада говорил не о «диктатуре пролетариата», а о «диктатуре партии».

Этого положения не было в утвержденных Политбюро и Пленумом ЦК тезисах. Иначе их никак бы не пропустили и Троцкий был бы скован по рукам и ногам. Теперь он самовольно вторгался в «святая святых» большевистской демагогии, используя для этого вопрос о накладных расходах, которые несет промышленность в результате содержания «вавилонской башни бюрократического государственного аппарата».

Доклад, продолжавшийся три с лишним часа, можно безоговорочно определить как лебединую песнь Л. Д. Троцкого в качестве одного из высших представителей коммунистической властной элиты. Делегаты съезда воспринимали высказывавшиеся в нем с яркостью и хлесткостью идеи как коллективное мнение всего руководства.

Правда, слухи о разногласиях, об особой позиции Троцкого по ряду вопросов распространялись в кулуарах съезда довольно широко. В выступлении Сталина содержались намеки на негативное отношение остальных членов группового руководства к Троцкому. Но все же это были не более чем слухи, тогда как тезисы Троцкого, а значит, в представлении рядовых делегатов и его доклад, были одобрены Пленумом ЦК и воспринимались как выражение воли правившей верхушки.

После недолгих прений, в которых встречались критические суждения, но вполне благоприятные по отношению к докладчику,[807] Троцкий выступил с заключительным словом, по объему сопоставимым с еще одним докладом, хотя существенно новых мыслей в нем почти не было.[808] Появление Троцкого на трибуне казалось еще одним триумфом. Он был встречен «громкими продолжительными аплодисментами». Суетились кинооператоры, запечатлевавшие его облик для истории. «Я не могу начать, пока не прекратятся эти бенгальские огни», — первое, что сказал он, имея в виду сверкание прожекторов, освещавших его на трибуне для киносъемки. В заключительном слове речь шла в основном о том, что нэп позволил хозяйственному организму страны «отогреться».

Члены «тройки» вынуждены были примириться с триумфом Троцкого, хотя он только подливал масло в огонь все более усиливавшейся ненависти к «уклонисту» от решений, которые намечались «тройкой», одобрялись «семеркой», а затем становились официальным курсом. Каменев в докладе о налоговой политике в деревне согласился с существованием «ножниц», о которых говорил Троцкий.[809] В комиссию по подготовке окончательного текста тезисов (резолюции по докладу) вошли как близкие Троцкому деятели (Смилга, Сокольников, Пятаков, Раковский), так и следовавшие за Сталиным Рыков, Ногин, Микоян и другие.[810] Тем более отчетливым был успех Троцкого, что после его разъяснений съезд по всем спорным вопросам поддержал докладчика.[811]

Троцкий был избран в ЦК,[812] а затем и в состав Политбюро. Казалось, разногласия и борьба за влияние и власть в результате съезда смягчились. Это, однако, было не так. Все более вызревала особая позиция Троцкого, который еще не переходил в открытую оппозицию, но пытался нанести по господствовавшей «тройке» болезненные удары.

Предстояла напряженная и острая внутрипартийная борьба, а следовательно, и борьба за власть, ставшая принципиально новым этапом политической деятельности Льва Давидовича Троцкого.

Все столкновения между Троцким и все более сплачивавшейся вокруг Сталина группой старых лидеров (виднейшими среди них были Каменев и Зиновьев), а также молодой порослью догматиков и карьеристов (из кого наиболее известен был щеголявший своей образованностью Н. И. Бухарин) являлись пока только внутренними стычками, не выходившими за пределы узкого круга высшей элиты. Но слухи о них в результате пересказов, порой мало достоверных, распространялись из Кремля в московские круги, затем в губернские города и, наконец, в совершенно искаженном виде доходили до глухой деревни.