Узнали, что пикирующий бомбардировщик «Юнкерс-87» хорошо бронирован. Несмотря на презрительную кличку «лаптежник» из-за торчащего под брюхом шасси, он очень опасен. Может нести полторы тонны бомб и вооружен четырьмя пулеметами. Пикируя, бросает бомбы довольно точно, а сбить его из «максима» трудно. Зато наши пули вполне могут поразить истребитель «Мессершмитт-109». Надо только уметь правильно целиться, так как скорость у «мессера» шестьсот километров в час. Двухмоторные тяжелые бомбардировщики «Юнкерс-88» и «Хейнкель-III» обычно бомбят с высоты километра и более. Для наших пулеметов это далековато, но если расстояние поменьше, можно удачными попаданиями зажечь мотор или повредить многочисленные тяги.

Практические стрельбы проводились за два с половиной месяца раза четыре. В том числе один раз по условной воздушной цели. Нас вывезли в степь, и мы стреляли по верхушкам двадцатиметровых пирамидальных тополей. Хотя учеба была рассчитана на пять месяцев, людей из роты начали забирать уже через месяц. Брали в первую очередь фронтовиков, прибывших из госпиталей, парней, уже хорошо освоивших оружие. Некоторым присваивали сержантские звания, они именовались командирами расчетов. Другие уходили рядовыми.

В середине сентября пришла моя очередь. Позже мы узнали, что будем служить на судах Волжской военной флотилии. Меня взяли из-за того, что я два года работал слесарем и мог устранять самостоятельно мелкие неисправности оружия, запаять продырявленный кожух. В Сталинграде уже шли бои, флотилия осуществляла переброску войск, боеприпасов, продовольствия, вывозила из города раненых и население. Мобилизовывались пароходы, буксиры, сейнеры из гражданского флота. На них устанавливали зенитные пушки, пулеметы, а в помощь командам давали военных моряков или подготовленных армейских артиллеристов и пулеметчиков.

Помню, нас собрали около двадцати человек и привезли в поселок Черный Яр. Первую ночь провели на пристани. Здесь я ночевал в конце июня, когда ходил в военкомат, чтобы встать на учет. До села, где жила моя семья, было рукой подать, но нас сразу предупредили – любая отлучка будет расцениваться как дезертирство. Старшим был незнакомый мне лейтенант. Дня три мы прожили в небольшом домике на берегу. Потом пришли два грузопассажирских парохода. Один большой, названия уже не помню, и второй поменьше, «Коммуна», с гребными колесами по бокам.

Многое в жизни человека решает случайность. Забегая вперед, скажу, что большой пароход будет потоплен возле Сталинграда и почти вся команда погибнет. Лейтенант, распределяя людей, отсчитал семь человек, в том числе меня, и отправил на «Коммуну». Остальные, вместе с ним, погрузились на большой пароход.

Там было более мощное вооружение: две пушки, счетверенная зенитная установка и несколько пулеметов. «Коммуна» имела 45-миллиметровку и два пулемета «максим», установленные на тумбах. Оба парохода именовались военными кораблями, хотя скорость «Коммуны» не превышала двенадцати-пятнадцати километров в час. Или, по-морскому, семь-восемь узлов. Еще несколько дней мы простояли в затоне, шел ремонт котлов, других механизмов, а мы, в срочном порядке, привыкали к морской, вернее, речной службе. Боцман всем нам выдал тельняшки. Разрешалось ходить с расстегнутым воротником, чтобы все видели: мы не пехота, а моряки.

Нас быстро отучили от сухопутных словечек. Мы узнали, что корабль не плавает, а идет. Миля, узлы, камбуз, кок, гальюн… Нас одергивали, когда мы забывались, и отчитывали за неправильную терминологию. «Коммуной» командовал ее давнишний капитан из Астрахани, высокий, крепко сложенный старший лейтенант, в легком белом кителе. Чаще всего нам приходилось общаться с боцманом Байдой. Сухощавый, жилистый, он не напоминал боцманов, которых мне приходилось видеть в фильмах: громоздких, усатых, громогласных. Впрочем, небольшие усы сорокалетний Байда носил. Он никогда не сидел на месте и был, что называется, живчиком.

Байда распределял вахты, ведал питанием, уборкой на корабле и множеством других вопросов. Дергал и обучал нас мореходной службе, не слишком выбирая выражения. Но никогда не лез в наши зенитные дела. Командиром зенитной команды был старший сержант Тарасюк. Одновременно он являлся командиром орудия, к которому, в случае боевой тревоги, были прикреплены два моряка из команды.

Меня назначили вторым номером в расчет кормового зенитного пулемета. Первым номером и моим непосредственным командиром был сержант, года на три старше меня, родом из рыбацкого поселка Шимбай под Астраханью. Ни имени, ни фамилии в памяти не сохранилось, так как остальные зенитчики называли его просто Шимбай. Мы с ним быстро подружились, общались без всяких чинов. Шимбай был женат. Служил около года в зенитном полку, хорошо знал пулеметы. От него за небольшой срок я почерпнул многое.

Запомнился переход до Светлого Яра, поселка километрах в двадцати от Сталинграда. Мы шли вверх по реке более суток, с двумя остановками. Волга к сентябрю мелеет. В некоторых местах фарватер становится очень узким. Немецкая авиация, начиная с июля сорок второго, высыпала в Волгу большое количество мин. Я узнал, что морские мины имеют заряд около тонны взрывчатки. Налететь на такую мину означало гибель парохода и большей части команды. Поэтому, несмотря на опасность авианалетов, оба парохода вышли на рассвете.

Весь путь зенитчики стояли у орудий и пулеметов. От непрерывного наблюдения за солнечным безоблачным небом слезились глаза. Нас вел катер-тральщик. Фрицы уже применяли мины с фиксированной кратностью взрывателей. Проще говоря, механизм взрывателя мог пропустить первый корабль и взорваться под вторым-третьим или четвертым. Мне рассказали, что первого августа подорвался на мине и погиб вместе со всей командой бронекатера командир бригады контр-адмирал Б. В. Хорохшин. Взрыв был такой силы, что не смогли найти тел погибших.

Подходя к Светлому Яру, мы уже отчетливо понимали, что приближаемся к сражающемуся городу. Доносились глухие звуки взрывов, по реке плыли огромные пятна нефти, разные деревяшки, глушенная рыба. Течение несло трупы. Увидел тело красноармейца, согнутое в поясе. Ноги и голова были в воде, наружу виднелся пояс шаровар и часть спины в нательной рубахе. Я невольно сжал руку Шимбая.

– Привыкай, Саня. Это – война, – просто, без всякой рисовки, сказал Шимбай. – Когда наш дивизион в Астрахани бомбили, человек семь погибли.

– Вы кого-нибудь сбили?

– Не знаю. Стреляли много. Может, осколками кого достали. А прямых попаданий не было.

Шимбай не хвалился, что стрелял по немецким самолетам, побывал под бомбами. Зато рассказывал мне о довоенной жизни, своей неудачной женитьбе. Он женился перед уходом в армию, а вскоре получил письмо от «добрых людей», что молодая жена гуляет. Иногда Шимбай костерил жену. Порой начинал материть мужиков:

– Кобели драные! Лезут напролом к бабе, а у нее, может, силы воли нет, чтобы отказать.

Для меня эта проблема была далека. Я вежливо выслушивал своего старшего напарника и сочувственно кивал головой.

От райцентра Светлый Яр до линии фронта было километров сорок. Немцы не смогли захватить южные районы Сталинграда: Красноармейский и Бекетовку Первый пароход пошел дальше, прямо в пекло гигантского сражения, развернувшегося в городе. Нас оставили обслуживать светлоярскую переправу. Но сказать, что сорок километров от линии фронта – это тыл, было бы неправильно. В то время Волга на протяжении более ста километров являлась местом непрерывных бомбежек, обстрелов, боев с немецкой авиацией.