отомстить упорному кафиру. Однако, прежде чем сарацины решились напасть, он, закинув за плечо свой огромный меч, достал висевший на поясе за спиной якорь-кошку и принялся раскручивать линь.

Действия христианина здорово озадачили турок: они сообразили, что происходит, только тогда, когда он, благополучно закинув якорь, крепко зацепившийся «когтями» за зубец стены, проделал уже половину пути наверх. Вытащив луки, мусульмане осыпали храбреца градом стрел, практически не причинивших ему никакого вреда, поскольку острые наконечники вязли в толще войлока его гамбезона. А если какая-нибудь из стрел и пробивала его, дальнейшее продвижение её останавливали кольца доспехов или толстая кожа штанов Ивенса[76].

Тут подоспели воины, дежурившие на стене: они схватились за линь и принялись тянуть его вверх, так очень скоро викинг оказался вне опасности.

«Кристина, — думал он, не обращая внимания на восторженные выкрики товарищей и дружеские похлопывания по спине — все видели, какой урон нанесли врагам «немцы», а в особенности их предводитель. — Кристина, как она там? Сын? У неё же не было сына?»

Все веселились — как-никак свадьба. А осада — что она? Так себе! Ерунда! Восхищенный подвигом Ива де Гардари́, князь Ренольд посвятил ватранга в рыцари. Но, несмотря на это, никогда ещё гордый и бесстрашный морской разбойник не чувствовал себя таким одиноким и несчастным. Может, он просто постарел? И в самом-то деле? Ведь четвёртый десяток лет его уже перевалил за середину.

Тем временем наступала пора начать долгожданную брачную церемонию. Голь и бедноту, как водится, в княжеский дворец не пустили: там едва хватало места для ноблей с дамами и многочисленной челядью. Однако праздник есть праздник, он — для всех, не пристало подданным скучать на свадьбе своего будущего господина.

Паломник из Шатийона, с юных лет известный своей щедростью, открыл подвалы замка для податного народца. Солдаты гарнизона выкатили бочки с вином, тут же резали свиней и баранов — благо и тех и других хватало в избытке, хотя, несмотря на это, отправляя гонца в Иерусалим, князь просил короля поторапливаться, мотивируя это тем, что положение весьма угрожающее, так как в Кераке не хватает пищи[77].

В общем-то ситуация сложилась малоприятная; её даже можно было бы назвать трагической, если бы не некоторая комичность всего происходившего; под стенами замка в нижнем городе бесчинствовали солдаты Салах ед-Дина, а в самой цитадели пир шёл горой. Чтобы жизнь не казалась христианам слишком сладкой, у подножия Скалы Пустыни были установлены девять мангонелей, которые время от времени перекидывали во двор крепости огромные камни, трупы людей и животных и прочую дрянь, совершенно не соответствовавшую торжественности момента[78].

Впрочем, последнее делалось со зла, поскольку тяжёлые снаряды мощных камнебросалок, которым полагалось разрушать стены замка, не приносили им почти никакого вреда, слишком крепкие стены оказались у Керака — не по зубам пришлась льву Салах ед-Дину волчья нора иб-ринза Арно.

Поскольку, как уже говорилось, большинство обитателей крепости не удостоились счастья лицезреть обряд венчания, они затеяли свою шутейную свадьбу. Жонглёров и певцов хватало, однако организацию и проведение «брачной церемонии» взял на себя оруженосец князя Караколь. Вообще-то ему полагалось находиться внутри дворца, однако в последнее время любителю пошутить здорово не везло. Началось всё с того памятного дня, когда Берси Магнуссон подарил хёвдингу Петраланда сокола. Птица, оказавшая столь серьёзную услугу своему новому хозяину, отчего-то невзлюбила Караколя. Она точно понимала человеческую речь, и в частности язык франков, и не забыла шуток оруженосца. И вот однажды пришёл момент для мести; по оплошности сокольничего Крысолов напал на Караколя, вцепился в лицо и совершенно изуродовал его.

Но нет, как уверяют, худа без добра; многие вспомнили, что у оруженосца когда-то было имя, и иные стали называть его Русселем. Однако... нет, видно, и такой бочки мёда, в которую бы ни у кого не возникло искушения подлить немного дёгтя: к забытому, как казалось навсегда, имени добавили новое прозвище — Бельмастый. И хуже того, изменилось так же и отношение Ренольда к весельчаку; предложив тогда Караколю поймать крысу, князь не забыл о своём пожелании и хотя как будто бы сменил гнев на милость, в дальнейшем явно охладел к шуткам слуги. В общем он на деле превратился в шута, причём в шута нелюбимого. В день бракосочетания ему передали волю господина: Тома́с Ла Брасс, отмеченный Ренольдом и занявший место Бельмастого, принёс ему кошель с серебром: «Сеньор желает, чтобы ты повеселил его эсклавонов».

Всё ещё надеясь на возврат княжеской милости, бывший оруженосец, воодушевившись, более чем рьяно взялся за дело. Он решил показать господину, какого верного слугу, какого бессребреника тот может потерять, и заявил, что не возьмём себе ни единого денье, а всё потратит на устроение церемонии. Поверх пёстрой Шутовской одежды, которую Ренольд велел носить Караколю всегда, он напялил несколько плащей и гарнашей[79], разной длины, разного качества и отделки. Получились некое подобие одеяний священнослужителя — стихаря, далматики и фелони.

Дабы усугубить сходство собственной персоны с архиепископом, митрополитом Горной Аравии, шут раздобыл где-то длинную льняную полосу с вышивкой, весьма сильно смахивавшую на настоящую епитрахиль.

На облачение для помощников шут также не поскупился. Все они разоделись в пух и прах, в особенности «новобрачные», на их роль выбрали нищего однорукого бродягу, случай но оказавшегося в замке накануне начала осады, и деревенскую дурочку. Калеке Караколь дал два денье и пообещал, что после «свадьбы» не отберёт праздничную одежду и пожалует несколько золотых — сколько именно, то будет зависеть от поведения «жениха». Дурочка же давно мечтала о замужестве, она, скорее всего, принимала всё за чистую монету. Правда, Чернозубая Берта ничего не говорила, а лишь хихикала и, пуская слюну, бросала полные умиления взгляды на своего «суженого», получившего в Кераке нежное прозвище «Crapaulds» — «Жаба».

Для начала Караколь решил отслужить что-то вроде обедни, хотя в действительности он, можно сказать, «свалил» все обряды в одну кучу, а заодно и кое-кому отомстить. Если главного своего ненавистника, сокола Крысолова, бывший оруженосец никоим образом наказать не мог — хозяин недвусмысленно дал ему понять, что, если с птицей что-нибудь случится, неважно, по чьей вине, головы лишится всё равно шут, — Караколь выместил зло на ни в чём не повинном Эскобаре. Нельзя, конечно, утверждать, будто бы кот и вправду был безгрешнее новорождённого младенца, однако лично Бельмастому он ничего не сделал, кроме разве что одного — Эскобара поймали как раз в тот самый день, с которого для Караколя и начались теперешние неприятности. Передушив голубей