Первая страница донесения с вычеркнутой фамилией маршала Тимошенко была тотчас же перепечатана.

Доказывать свою правоту наркому начальник внешней разведки считал бесполезным. Знал подоплёку. Входил в его положение. Тем более что очередная докладная не могла вызвать в Кремле восторг. Даже с учётом, что она пройдёт мимо Тимошенко, который, несомненно, ухватился бы за такие данные и снова стал бы настаивать на выдвижении войск к границе, объявлении боевой готовности, начале мобилизации.

Время было позднее. Далеко за полночь. Сталин уже отбыл на дачу. Фитин прикинул, что докладную генсек получит только утром. Был канун Первомая. Торжественное собрание по случаю праздника в Большом театре.

Тут Павел Михайлович вспомнил, что у генсека перед праздниками настроение обычно становится предельно нервозным. Выражается это в придирчивости, а иногда и в агрессивности. Но в процессе праздничных торжеств хандра постепенно исчезала. Если, конечно, военный парад и шествие трудящихся столицы проходили без накладок.

Зная настроение генсека в канун праздника, начальник Первого управления НКГБ СССР Фитин изрядно волновался. А тут ещё пришлось отправить докладную, изъяв из перечня адресатов наркома обороны Маршала Советского Союза Тимошенко.

Всё это наводило Фитина на грустные размышления, но начальнику отделения 1-го отдела Журавлёву он приказал оставить в деле и экземпляр с вычеркнутой фамилией Тимошенко.

Пока машинистка перепечатывала первую страницу, Павел Михайлович думал о том, что в докладной приводилась положительная оценка, которую дала советской авиации вернувшаяся из СССР в «фатерланд» немецкая военная делегация.

Большое впечатление произвёл на Фитина рассказ наркома госбезопасности Меркулова о том, что на требование маршала Тимошенко незамедлительно начать мобилизацию резервистов Хозяин бросил: «У страха глаза велики».

Предсказать реакцию генсека на поступившее из Берлина сообщение не мог ни Павел Михайлович Фитин, ни нарком Всеволод Николаевич Меркулов, ни даже наркомвнутдел СССР Лаврентий Павлович Берия.

Неожиданности могли быть самые разные. Как в лотерее. Разница лишь в том, что там можно проиграть деньги. На худой конец, состояние, вплоть до последней пары штанов. Здесь на карту ставилась жизнь.

Всё это было хорошо известно Фитину. Даже по доходившим до него слухам, которых, кстати, он старался избегать. Не заострял на них внимание, стремился прежде всего выполнять свои обязанности руководителя внешней разведки. Трудился самозабвенно. Разумеется, выверял, взвешивал. Вплоть до мелочей. Детали, как правило, оставались незаметными для постороннего глаза. Порой казалось, что он совершенно беззаботен, а потом случайно выяснялось, что тем или иным вопросом он занимался вплотную и очень серьёзно.

Фитину было нелегко. Только немногие сослуживцы догадывались об этом. Мало кто задумывался о том, насколько тяжело на его посту оставаться совестливым, не идти на компромисс с честью, преодолевать ради этого напряжённость, которая постоянно сопровождала его, как тень.

Он словно брал себя за шиворот и не позволял сворачивать с пути, который считал честным. Шёл, как подсказывала совесть. Молча осуждал кичливость, бахвальство.

В минуты откровенности Павел Михайлович говорил: – Не по душе мне, когда наш работник говорит о себе, что он разведчик. Режет слух. Как музыканты говорят, «звучит фальшивая нота». Главное другое: есть у разведчика совесть, значит он – Человек. Нет её у него – стало быть, и человека нет. Пусть сто раз он считает себя отменным специалистом. Рано или поздно это проявится. А если совестлив, то он и честен, и благороден, и патриот своего Отечества. Такой человек не назовёт себя разведчиком. Другое дело – армейский разведчик. Там такое звание положено по штату. А у нас ценится только скромность.

Именно эти качества вынуждали Фитина пренебрегать риском, которому он подвергал себя при составлении докладных руководству ведомства и правительству. Старался не пропустить ни одной маломальской детали, характеризующей атмосферу или общую ситуацию, проливающей свет на отдельные обстоятельства и вовлечённые в дело личности. Придирой Фитин не был, но составлению любого документа придавал большое значение, брался за перо и редактировал. Почерк у него был разборчивый, вставки расставлял чётко и даже красиво. Машинистки не могли нарадоваться.

За час до начала парада на Красной площади по случаю первомайского праздника в Кремль приехал Сталин. К его машине вышел прибывший четверть часа назад наркомвнутдел Берия. Это он рано утром по телефону сообщил Хозяину о поступившем из Берлина сообщении.

Берия душевно поздравил генсека с Первомаем, пожелал здоровья и долголетия. Хотел ещё что-то сказать, но тот молча проследовал в подъезд и стал торопливо подниматься к себе в кабинет. В приёмной немного задержался, принимая поздравления заведующего канцелярией Поскрёбышева и коротко отвечая на них.

Едва Сталин в сопровождении Берии вошёл в кабинет, он сразу, не снимая габардиновый плащ, открыл лежавшую на столе синюю папку с докладной начальника Первого управления НКГБ.

Берия сел в кресло, стоявшее перед письменным столом, и, приняв озабоченный вид, занял выжидательную позицию. Содержание сообщения из Берлина он знал ещё с ночи.

Сталин пробежал взглядом сопроводительную записку наркома госбезопасности и углубился в сообщение из Берлина. Прочёл его внимательно, взял толстый синий карандаш и отдельные места стал читать повторно, отчёркивая что-то на полях вертикальной синей полоской. Читал сосредоточенно, молча.

Наркомвнутдел Берия следил за ним. Пришёл к выводу, что отдельные места генсек перечитывал по три раза. Сделал пометку на второй странице, где-то в середине. Поднял голову, посмотрел на циферблат напольных часов: они показывали 9 часов 40 минут. Закрыл папку, отодвинул её от себя подальше, поднялся и, выйдя из-за стола, задержался перед уже стоявшим Берией. Категоричным тоном сказал:

– Конечно, это жулики. Потерпим ещё немного. Будем продолжать занятую позицию. Но вывод мы обязаны сделать. Вооружённые провокации теперь не исключены. Поддаваться не будем. В данной ситуации для нас это смерти подобно. А пока надо ускорить подготовку совещания с руководителями оборонной промышленности. Что у них там делается? Чего достигли и что срывается? Какие причины? Какие меры приняты для увеличения производства вооружения? Наверное, придётся уделить особое внимание артиллерии.

– Очень разумно! – оживился Берия. – Только необходимо всё это сделать в самые сжатые сроки. Совещанию придать по-настоящему деловой характер. У нас развелось много любителей переливать из пустого в порожнее. А времени мало!

Каждый раз при подобном тревожном сигнале Сталин вспоминал, как ещё совсем недавно британский премьер Чемберлен рассыпался в комплиментах фюреру; министр иностранных дел лорд Галифакс вообще заявил, что «Германия по праву может считаться бастионом Запада против большевизма», а посол Великобритании в Вашингтоне договорился до того, что «германская армия в любой момент может прорвать ряды русской армии». Когда Черчилль ещё не сменил Чемберлена на посту премьер-министра Великобритании, он сказал главарю нацистов в Данциге Форстеру: «Было бы вполне реальным включить в общеевропейское соглашение пункт, обязывающий Англию и Францию прийти на помощь Германии всеми своими силами в случае, если она явится жертвой… нападения со стороны России…»