Начался Великий пост – пожалуй, и к лучшему. Стыд и самоуничижение по-прежнему открывали перед ним двери Господней благодати. Былой парадокс – слабость, которую человек переносит с достоинством, укрепляет его в вере – никуда не делся. Смирившись с неудачей, постигшей его с Фрэнсис, Расс попросил Китти Рейнолдс провести следующую встречу кружка без него. Дома уничижился перед Мэрион, сказал, что она прекрасно выглядит, проявил к ней интерес. Она с хладнокровным изумлением ответила: “Я так понимаю, дела с подружкой идут не очень”, – но Расс подставил другую щеку. “Валяй, издевайся, – ответил он. – Я заслужил”. Дни становились длиннее, и когда Расс сидел в сумеречном кабинете, вымучивая мысли, достойные проповеди, из соседней комнаты доносилось покашливание Мэрион: она нашла применение своим литературным способностям – брала на дом корректуру, а на заработанные деньги покупала себе новую одежду, стриглась у лучшего парикмахера. Теперь она выглядела элегантнее, больше походила на ту пылкую девушку, в которую Расс когда-то влюбился, и он задавался вопросом: быть может, брак их все-таки небезнадежен и они сумеют договориться?

Но спала она по-прежнему на третьем этаже и не стирала его белье, да и Расс, несмотря на обновленный обет Богу, не мог избавиться от мыслей о Фрэнсис. Изживая стыд за свое поведение в гостиной, он снова и снова перебирал в голове случившееся и яснее вспоминал, как вела себя Фрэнсис: попросила его, причем несколько раз, взять ее за руку; обняла его сзади, якобы по-дружески (разве друзья обнимают друг друга сзади, а не спереди?), и вдобавок платье, выбранное ею для встречи, так и просило, чтобы его задрали. Теперь он с ужасом понимал, что она дала ему все шансы, о которых он мечтал. И даже если бы он овладел ею только один раз, если бы оказалось, что для нее он лишь случайная прихоть, которую она под кайфом решила потешить, для него это значило бы очень многое.

Он оплакивал упущенный шанс, но вмешалось божественное провидение. В новом году Расс ходил на все занятия “Перекрестков”, хотя и чувствовал, что Бекки и Перри неловко. Формально он был наставником, но смирился с тем, что уступает Рику Эмброузу, и держался как новичок, который пришел участвовать в упражнениях и исследовать свои чувства, а не помогать молодежи расти во Христе. В последнее воскресенье февраля, после того как Эмброуз заставил толпу в зале собраний расступиться, точно Чермное море, и одной половине велел написать свои имена на бумажках, из которых другая должна была выбрать себе партнера по упражнению, Расс развернул вытащенную бумажку и увидел, кого послал ему Бог. На бумажке было написано “Ларри Котрелл”.

– Правила просты, – сказал группе Эмброуз. – Нужно признаться партнеру в том, что тебя тревожит – в школе, дома, в отношениях. Главное – быть честным, а партнер должен честно подумать, чем он может помочь. Помните, что порой лучшая помощь – просто быть рядом и слушать, не осуждая.

До сих пор Расс избегал Ларри Котрелла (до такой степени, что даже на него не глядел), но Ларри, похоже, не обрадовался и не расстроился, что ему достался именно этот партнер: упражнение как упражнение. Прочие пары рассеялись по церкви, Расс отвел Ларри наверх, к себе в кабинет, и спросил, что же его тревожит.

Ларри потрогал ноздри.

– Вы знаете, – начал он, – что мой папа погиб два года назад. У нас есть его фотография, в летной форме, раньше она висела в верхнем коридоре, а на прошлой неделе пропала. Я спросил у мамы, почему она убрала фотографию, и она сказала… Сказала, что устала на нее смотреть.

Прыщавая полузрелость лица Ларри, материнские черты, грубеющие под влиянием мужских гормонов, заставили Расса изменить мнение: Фрэнсис ничуть не похожа на мальчишку. Ни один мальчишка не сравнится с нею.

– Да еще этот ее мужик, – продолжал Ларри, – нет, я понимаю, ей, наверное, одиноко, но она так волнуется, когда идет к нему на свидание, будто папы и не существовало. А ведь он был одним из самых молодых полковников в истории военной авиации… Он мой отец – и она не хочет видеть даже его фотографию?

Расса встревожила неопределенность фразы “этот ее мужик"': значит ли это, что Фрэнсис с ним встречается, или все уже кончено?

– Значит, – ответил он, – твоя мама встречается или встречалась..

– Да, мы с Эми наконец с ним познакомились. Она заставила нас пойти с ними обедать.

Расс откашлялся: у него вдруг пересохло в горле.

– Когда это было?

– В субботу.

Через десять дней после эксперимента с марихуаной.

– Это было ужасно, – признался Ларри. – То есть, конечно, он так и так мне не нравится, он ведь не мой папа, но он настолько самовлюбленный, хвастается, как оперирует по шестнадцать часов подряд, выпендривается перед официантками, а с Эми разговаривает, как будто ей три года. Несет какую-то чушь, а мать волнуется, прямо сама не своя.

Расс снова откашлялся.

– И ты думаешь… у них серьезные отношения? У твоей мамы и… этого хирурга? Тебя это тревожит?

– Я думал, с ним покончено, а теперь опять: Филип то, Филип сё.

– И давно?

– Не знаю. Несколько недель.

– А твоя мама знает, как ты к нему относишься?

– Я ей сказал, что он надутый индюк.

– И как она отреагировала?

– Разозлилась. Сказала, что я эгоист и не дал Филипу шанса. Это я-то эгоист? Она обещала весной поехать с нами наставницей. Все обижалась, что я не хочу быть в одной группе с нею, а теперь говорит, что не хочет ехать. Филип везет ее на какую-то медицинскую конференцию в Акапулько на той же неделе.

Расс почувствовал, что лицо его стало пепельным.

– Порой я думаю: ну почему погиб именно мой отец? Он вечно орал, но ему хотя бы было до меня дело. Матери на меня наплевать. Она занимается только собой.

Пожалуй, в этих словах была доля правды, но Расса это не смущало. Он был сыт по горло таким браком, в котором жена заботится о других в ущерб себе.

– Так скажи ей, – ответил он, – что хочешь, чтобы она поехала с тобой в Аризону. Скажи ей, что для тебя это важно.

– Даже не знаю, что хуже: чтобы мать торчала рядом со мной или была с этим уродом. Такое чувство, будто я всех ненавижу.

– И все равно хорошо, что ты искренне говоришь о своих чувствах. Для этого и существуют “Перекрестки”. Надеюсь, ты поверишь, что мне можно открыться.

Ларри впервые посмотрел на Расса иначе, нежели на обычного партнера по упражнению.

– Можно я скажу глупость?

– Да?

– Она все время говорит про вас. Спрашивает меня, что я о вас думаю.

– Что ж. Твоя мама ходит в наш церковный кружок. Мы с ней… сдружились.

– А я ей говорю: мам, он священник. Он женат.

– Да.

– Извините. Наверное, я сказал глупость?

Расс подумал, не отплатить ли Ларри откровенностью за откровенность, не попытаться ли заручиться его поддержкой, но вспомнил, как разоткровенничался с Салли Перкинс, и испугался. По условиям упражнения настала его очередь рассказать о том, что его тревожит, но все, что его тревожило, так или иначе касалось Ларри. О своем браке Расс, разумеется, рассказать не мог, равно как и о том, что Перри принимал наркотики. О безумной попытке Клема пойти служить тоже нельзя было заикаться, потому что Ларри гордится тем, что отец был военным. На столе у Расса лежала копия технического отчета о грозившей обрушиться южной стене алтаря. Бесспорно, это его тревожило.