«Быть может, – подумала я, – Пунш и на самом деле является моей родственницей, точнее, я – ее, поскольку ни разу за все время с момента получения кейса мне не пришла в голову мысль сдать деньги в милицию или хотя бы признаться в их существовании родной тетке. Нет, я твердо считала их своими, и ни одна живая душа не убедила бы меня в обратном. Все мои темные чувства и мысли, сконцентрировавшись, сделали меня похожей на милую „сестрицу“, и, хотя я в душе смеялась над этой возможной родственной связью, многое говорило о том, что это правда. Даже само упоминание имени моей любимой няни, которую, если признаться честно, никто особо не искал, свидетельствовало в пользу Пунш и ее утверждения о том, что она – дочь Изольды…»

– Ну все, хватит! Теперь отпусти меня. – Я, собравшись с силами, оторвала ее руки от моего горла, встала и отряхнулась. – Я смертельно устала и хочу домой. Если тебе так нужно, забирай к чертям собачьим эти деньги вместе со своим Варнавой и проваливай из страны…

Я на всякий случай назвала адрес маминой квартиры и, пошатываясь, покинула жилище мамы Нади. Голова моя раскалывалась от полученной за день информации и боли.

– Подожди! А где, в каком месте ты оставишь деньги? И во сколько туда должен прийти Варнава?

– Варнава появится там в полночь. А деньги будут лежать в спальне, под кроватью, в кейсе. Если их там не окажется, ты всегда успеешь меня убить.

Я посмотрела на нее и подумала, что, слушая мои бредни, она ни разу не задалась вопросом: ЗАЧЕМ Я ПРИЗНАЛАСЬ ЕЙ В ТОМ, ЧТО ДЕНЬГИ У МЕНЯ?

Когда я вышла из подъезда, белая машина уже поджидала меня. Миша махнул мне рукой.

– Привет, – сказала я ему, усаживаясь рядом, – ну что? Отвез их в лес?

– Отвез. Но по дороге твоей тете стало плохо, ее вырвало… Она совсем больная. Мне приказано отвезти тебя домой, но я на всякий случай взял для тебя бутерброд и по дороге купил бутылку колы.

Это было очень мило с его стороны.

– Послушай, Миша. Сейчас четверть одиннадцатого, так? У нас в распоряжении всего час, от силы полтора…

Мне необходимо было позвонить Желткову. То, что Изольда со Смоленской велели держать связь через Желткова, было символичным. Желтков – личность в городе известная и уважаемая. И если в такой трудный для себя час Изольда обратилась к нему, значит, его роль в этом деле была не из последних. Кроме того, он был единственным человеком, с которым я могла бы поговорить о причинах, которые привели тетку и Смоленскую к нему в морг (а в том, что они там сегодня были, я нисколько не сомневалась). И хотя у меня не было времени поговорить ни с Изольдой, ни со Смоленской о том, как провели они день и вечер и чем занимались, я была склонна думать, что они были на кладбище.

– Миша, ты не знаешь, куда они сегодня ездили?

– Откуда?! Я же пас тебя. Отвез твои записки и сразу вернулся. Знаю только, что Иван еще с вечера заготовил толстые веревки, фонарь и лопату…

Я все поняла. Оставалось только дозвониться до Желткова.

– Володя? Привет, я тебя не разбудила?

Но голос на другом конце провода был бодрым.

– Нет, слушаю тебя внимательно. Как там у вас?..

– Это не телефонный разговор. Надо встретиться. Мне необходимо с тобой поговорить…

Через четверть часа мы уже подъехали к дому Желткова. Увидев его, я почувствовала прилив чувств – все-таки я в эту ночь была не одна…

– Они поднимали гроб? Что там? Кто там?

– Груда рыбьих костей, – ответил он уклончиво, но по его лицу я видела, что он внутренне ликует, что он доказал, возможно сам себе, нечто такое, о чем боялся раньше сказать вслух.

– Понятно. Не мог бы ты сейчас составить мне компанию и проехать со мной в цирк?

– Там сегодня представление?

– Именно – представление.

– Я с тобой – хоть на край света. Поехали. Этому парню за рулем можно доверять?

– Нет.

– Понял.

В машине, пока Миша вез нас к цирку, я с большим трудом переоделась в желтое платье Пунш. И еще подумала, с каким удовольствием я бы устроила костер из этих роковых платьев!

По дороге мы купили вина и закуски, затем заехали в аптеку, где и приобрели две пары резиновых хирургических перчаток, бактерицидный клей и пять марлевых бинтов.

– Что мне надо делать? – спросил Володя, когда мы вошли в цирк с черного хода и приблизились к вертушке, за которой в стеклянной конторке сидел знакомый мне вахтер.

– Ничего. Просто сопровождай.

Увидев меня, Кузьмич расплылся в улыбке.

– Леночка?

И я поняла, что мне страшно повезло: он снова был пьян и принял меня за Пунш!

– Вы впустите меня? – спросила я кокетливо и поставила на стол пакет с бутылками и закуской.

– Тебя да не впустить?!

Спустя пару минут мы с Володей Желтковым уже стояли возле чемодана Пунш и смотрели на большую зеленую дорожную сумку. Это и была та самая «тяжесть», та самая покупка, о которой говорил со мной Максимов.

– Володя, для начала надень перчатки…

Он надел, после чего я попросила его взять тяжелую сумку, весившую приблизительно пятьдесят килограммов, донести ее до машины и дождаться меня там.

Оставшись одна, я тоже надела резиновые перчатки и осторожно подняла крышку чемодана. Платье, черное бархатное платье, самое красивое, пожалуй, из всей этой странной коллекции, еще лежало сверху и ждало свою хозяйку.

В складки его забился серый кроличий пух, который бросался в глаза и вызывал желание почистить нежный черный бархат… Что я и сделала. Оторвав кусочек бинта, я уложила в него серую пушистую массу, слегка завернула и, взглянув на творение рук своих, осталась им вполне удовлетворена. Сделав около десяти подобных «подушечек», набитых серым пухом, слипшимся от запекшейся крови, я приклеила их с помощью бактерицидного клея внутри платья в такие места, чтобы при одевании их не было заметно, после чего две последние разместила под поролоновыми подплечиками.

С оставшегося пуха содрала клочья окровавленной подсохшей плоти одного из ушастиков и провела ими по горловине платья. Положила его аккуратно в чемодан, и сердце мое сжалось… Да, на свидание к Варнаве она пойдет именно в этом платье. Во-первых, на улице ночь, прохладно, и в летнем открытом платье без рукавов уже не выйдешь. Во-вторых, не в Изольдином же костюме, который меньше всего подходит для обольщения, она явится на встречу к своему любимому. В – третьих, черное платье еще не сыграло своей драматической роли в этой истории, поэтому именно ему пора было появиться на сцене…

Теперь можно было уходить, и как можно скорее.

…Я вернулась в машину за минуту до того, как мы – я, Желтков и Миша – услышали звук торопливых шагов по тротуару.