— Отпустите его! — Раджал пробует вмешаться, напуганный светом, падающим на лицо его друга. Но это бесполезно. Лорд Эмпстер отталкивает Раджала и заставляет Джема смотреть на слепящую луну. Да так ведь он Джему глаза спалит! Раджал падает на каменный пол. Его лютня, ударившись о камень, издает жалобную ноту.

Лорд шепчет Джему на ухо:

— Полнолуние! Мальчик мой, разве ты не понимаешь? Сегодня ночью полная луна будет светить во мраке над туманом! А по календарю полнолуния нет. Как же такое может быть? Тебе это никогда не приходило в голову? Принц Джемэни, Ключ к Орокону, разве ты никогда не взирал на руины времени?

Раджал, распростертый на полу, кричит:

— Перестаньте! Запрещено смотреть на полную луну! Лорд Эмпстер запрокидывает голову и смеется.

— О ваган, пора избавиться от глупых суеверий! Что ты можешь знать о моей старой подруге, о прекрасной свидетельнице моих ночных странствий? Сколько лет она взирает с тоской на все те глупости, из-за которых мир все более и более погружается в пучину упадка? И все же, разве она не мечтает о том, чтобы Эпоха Искупления завершилась и чтобы к ней вернулась былая краса? Есть такой стишок, я его услыхал давным-давно. Его придумали крестьяне... в другой стране. Хочешь, я расскажу тебе этот стишок, Джемэни?

Лунная Дама, Лунная Дама,

Как бы ты вновь засияла,

Если бы кто-то собрал воедино,

Пять всемогущих кристаллов.

— Пойдем, милый мой принц, настало время твоих испытаний!

— Папа! Папа!

Это было безумие.

Но она и была безумна.

Белые пышные нижние юбки Каты полоскались на ветру, словно паруса. Она, не разбирая дороги, бежала по снегу. Снег лежал повсюду — плотным, толстым слоем. Ее босые ступни кололо, словно острыми иглами. Деревья Диколесья стояли кругом, безучастные и зловещие под холодным серебристым светом полной луны.

— Папа! Папа!

Может быть, она уже умерла? Может быть, это была не она, а ее отчаявшийся дух, стенающий призрак, мечущийся во мраке и разыскивающий место покаяния. Но нет, в пещере отца Кату не ожидал горящий огонь. Не дождалась она ни ласки, ни поцелуя, которые могли бы согреть ее.

Ката упала на снег перед пещерой, рыдая и стеная. Слезы замерзали на ее охладевших щеках, она едва могла дышать.

Все было напрасно, напрасно! Они убили папу, убили давным-давно. Убили юношу Джема, убили папу. Подобно раненому зверьку, обитателю Диколесья, замерзшая девушка, готовая умереть, свернулась калачиком в снегу. Ледяной ветер шумел в голых ветвях, и шум его был подобен шуму моря. Кате казалось, что она тонет, но это ей было безразлично.

И тут произошло нечто необычное.

Сначала происходящее можно вполне было приписать бреду, охватившему измученное сознание девушки. Ведь она умирала. Стало быть, это правда, это так и есть, что перед смертью время прокручивается назад, как будто дочитанный, досмотренный до конца свиток с картинками? Сначала Ката слышала какое-то щебетание над ухом, голосок какой-то надоедливой птахи. Ти-вить! Ти-ву-у-у! Боб Багряный? Ночью? Разве этой маленькой птичке не полагалось сейчас дремать, спрятав клювик в перьях на груди, в каком-нибудь теплом амбаре или под стрехой? Ката закрыла глаза, прижалась щекой к снежной перине. Ти-вить! Ти-ву! Что же ей было нужно, этой птице? Нет, Ката не могла открыть глаза. Ее веки смерзлись. А потом — о, как сладка была эта иллюзия, как приятна! — ей почудилось, будто теплый ветерок подул ей в лицо. А снег, на котором она лежала, уж не превратился ли он в зеленую траву? Если бы у Каты так не замерзли губы, она бы улыбнулась. А потом ей показалось, что там, в том иллюзорном мире, ей удалось улыбнуться. А потом и открыть глаза.

Ката открыла глаза и ахнула. Вокруг нее порхали бабочки — лиловые, зеленые, красные... Она с трудом встала.

Вот что она увидела в своем видении:

Поляна залита лучами веселого солнца. Под ногами (так это правда!) зеленеет трава. Ветви деревьев покрыты мягкой, нежной листвой, с ветвей свисают гибкие лианы. Воздух наполнен ароматом тысяч прекрасных цветов, их запах смешивается с теплым ветром и жужжанием пчел, собравших с цветов пыльцу, с пением птиц — зимородков, соловьев, прекрасных радужных горлиц. Под торжественное пение птиц собираются к поляне звери...

Вот появляется пугливый заяц, навостривший длинные уши. Из-под земли вылезает крот. Белка спрыгивает с ветки на землю, смущенно держит в лапках орешек. А это кто? Выдра, мокрая, блестящая выдра! Лиса с хвостом, похожим на язык жаркого пламени!

Бурый медведь, пробудившийся от спячки, идет на задних лапах, потягивается и зевает.

Да, все собрались, все друзья Каты. Даже мудрый филин, и тот прилетел, и его уханье добавилось к общему хору.

Но вот за деревьями мелькают двуцветные полоски. Ката торжественно и смущенно опускается на колени.

— Лесной тигр?

Неужели он сам пришел к ней? Разве хоть раз он приходил к ней сам? Но Кате не дано узнать, присоединится ли тигр к дружному кругу животных. Ее уносит куда-то на крыльях видения. Еще мгновение — и она чувствует, что к ней вернулись так долго дремавшие мистические силы. Она снова начинает понимать язык птиц, зверей, цветов. Она стонет, поеживается. Что-то не так. Зимний холод даже в видении не покинул ее.

— Но почему? — шепчет Ката. — Зачем мне этот дар, когда печаль не покидает мое сердце?

— Ты слишком тороплива, королева Эджландии.

Что это за голос? Такой нежный, добрый. И почему этот голос назвал ее королевой?

— Посмотри, королева Эджландии. Посмотри сюда.

Ката, забыв о том, что ее назвали королевой, видит перед собой изображение отца — он как живой. Ката кричит, окликает его, но он, конечно же, ее не слышит. Боль разрывает ее сердце. Старик бредет по лесу — по белому зимнему лесу. Он идет без дороги, ничего перед собой не видя, опираясь на посох. Плащ с капюшоном развевается на ветру. Бедный отец! Он не может идти дальше. Он падает на снег. Он умрет, как чуть было не умерла Ката в том мире, из которого ее унесло видение. Ката кричит, плачет. Почему ей не дано спасти его? Но она ничего не может поделать. Перед ней видение, воспоминание о чем-то, что уже произошло.

А потом она видит протянутую руку. Старик, умирающий от холода в снегу, этой руки не видит, но, наконец, чувствует ее прикосновение. Его жуткому одиночеству приходит конец.

— Папа! Папочка! — рыдает Ката, слыша, как отец что-то говорит спасшему его от смерти незнакомцу.

— Я... я вижу вас, — говорит старик Вольверон. Неужели к нему вернулось зрение? Тот, кто стоит рядом с ним, тоже в плаще с капюшоном, этот человек также опирается на посох. Но только посох у незнакомца серебряный, а одежды золотые.