делили кафедру во второй церкви [45]. Они виделись ежедневно и работали бок о бок. До того, находясь по разные стороны Атлантики, они вместе трудились, чтобы обосновать необходимость переворота: один из них на месте призывал беспокойную колонию к сдержанности, второй – давил на жалость в метрополии. Разве могли они отринуть эту слаженную хореографию теперь? Более правдоподобным кажется, что Коттон Мэзер считал обе книги логическим продолжением одного неоднозначного утверждения. Его «Отчет по итогам совещания пасторов» был документом в высшей степени гибким, одновременно демонстрирующим расположение к судьям и милосердие к обвиненным. «Вопросы и ответы» Инкриза стали мольбой о «крайней осторожности»; «Чудеса» Коттона – разросшимся до невероятных размеров «тем не менее»[143]. Он считал, что сделал шаг в сторону осуждения виновных, а его отец – в сторону защиты невинных. Разве они говорят не об одном и том же?

«Чудеса» публиковались, как полагал Мэзер, под защитой Стаутона. Этого оказалось недостаточно. Инкриз поспешил на помощь; администрация Фипса не могла позволить себе раскол в текущем положении дел. Как только рукопись ушла в печать, возможно, всего за несколько часов до выпуска Инкриз Мэзер задним числом написал послесловие к своим «Вопросам и ответам», чтобы создать более тесную связь между двумя книгами. Возможно, с ним лично поговорил Стаутон. Старший Мэзер оставался совершенно уверенным, что его землю атакуют ведьмы. Признания, которые он слышал во время посещения заключенных, его в этом убедили окончательно. Он не собирался отрицать колдовство, только хотел внести ясность в методы его искоренения, и никоим образом не собирался бросать тень на достопочтенных судей. Они заслуживают «сочувствия и молитв, а не порицания» [46]. Он безмерно благодарен своему сыну, утверждавшему, что никто не был осужден исключительно на основании призрачных свидетельств. Инкриз Мэзер, как и Коттон, особо отметил Берроуза, которого – единственным из колдовского сообщества – назвал по имени. Пастор заслужил казни через повешение. Берроуз, убеждал читателей Мэзер-старший, совершал вещи, которых ни один человек, «если только дьявол не на его стороне, совершить не может».

С высоты своего положения Инкриз Мэзер заметил, что знает о слухах: якобы две книги спорят друг с другом. Какие странные вещи порой приходят в голову людям! Он просматривал «Чудеса» перед публикацией. Он не стал ее поддерживать только по причине отвращения к кумовству. Если он скрывал недовольство поспешной публикацией сына, то делал это весьма убедительно. В одном отец и сын полностью сходились: какая бы судьба ни ждала суд по делам о колдовстве, общественный порядок не должен пострадать. Судьи – и правительство, которое процессы поставили под удар, дав критикам новой хартии повод для атаки, – не должны оказаться скомпрометированными. Инкриз Мэзер ни слова не сказал о судопроизводстве. Только позже, в дневнике, Коттон Мэзер признает, что, хотя он и пел осанну судьям, их методов принять не мог. Это был сложный компромисс. В конце концов, суд возглавлял самый серьезный в Массачусетсе авторитет в области права, главный судья, нацеленный выполнить свою миссию, уверенный, что он на стороне ангелов, и радовавшийся, что молодой Мэзер стремился своей книгой не только развеять сомнения, но и, в усердии своем и мудрости своей, «усилить защиту от инфернального врага, который настиг нас, как потоп» [47]. Бо́льшую часть этого предложения Стаутон позаимствовал у самого автора книги.

Насколько резко переменился ветер, ясно из проповеди Сэмюэла Пэрриса от 23 октября. В то воскресенье он представил публике сентиментальные рассуждения о примирении. Он долго работал над этим обращением и вложил в него много личного. Мы ничего не знаем про обстоятельства, в которых он писал, – продолжались ли конвульсии Абигейл, вернулась ли Бетти Пэррис от Сьюэллов, как двое здоровых детей Пэрриса переживали кризис, в котором не играли никакой роли, как поживала Энн Патнэм – младшая. Легче Мэзера меняя тон, Пэррис решился от слов перейти к объятиям. В качестве подспорья он выбрал Песнь песней Соломона и предложил пастве восторженный каталог поцелуев: страстные поцелуи, священные поцелуи, предательские поцелуи, прощальные поцелуи, поцелуи в знак повиновения, одобрения, примирения. Поцелуй означает любовь и доброжелательность. Поцелуи сладки между друзьями «после нескольких чарок» [48]. Такие образы были вполне типичны: божественная любовь совершенно естественно переходила в полное погружение тела в благодать[144]. Однако ничто не могло нагляднее продемонстрировать стремительный разворот Пэрриса от решительного выступления 11 сентября, чем это непривычное радужное назидание. Оно обладало настолько тонизирующим эффектом, насколько вообще этого можно ожидать от пастора, чьи дом и приход перевернуты вверх дном, а скамьи в молельне опустели; которому приходится иметь дело с неотесанными прихожанами, потому что прочих он потерял навсегда. Только в выводах Пэррис не изменил самому себе. Бог послал Христа в мир, чтобы он нес нам свою любовь. Кто стал бы от него отрекаться? «Его поцелуи – самые желанные, – вещал Пэррис. – Если вы им не поцелованы, значит, вы будете, должны быть прокляты им». От этих проклятий выли даже дьяволы.

Тремя днями позже законодательная ассамблея вынесла на рассмотрение декларацию, полную противоречий. Сатана блуждает по Массачусетсу «в великой ярости и змеином коварстве» [49]. Полноправная комиссия сделала все возможное, чтобы его остановить. «Несмотря на неустанные попытки этих почтенных джентльменов», эпидемия не ослабевает. Колония все еще пребывает под «гнетущими тучами тьмы». Не пришло ли время для дня поста, дабы обратиться за божественным указанием? Видится весьма разумным устроить встречу группы пасторов с советом при Фипсе для проработки плана действий. Им мучительно не хватает мудрости, а дьявольская ярость угрожает «полным уничтожением этого несчастного края». Голосование за принятие декларации означало прямую атаку на суд, назначенный для заслушания и решения. Сессия выдалась крайне напряженной: вопрос разделил ассамблею практически поровну. После агрессивных дебатов документ был принят большинством голосов, тридцать три против двадцати девяти. Кое-кто из тех, кто поздравлял Коттона Мэзера с выходом книги, делал это искренне.

Сьюэлл, голосовавший против декларации, предполагал, что суд немедленно сложит с себя полномочия. Не все с ним согласились. Ассамблея занималась этим вопросом лишь косвенно; следующее заседание суда по-прежнему планировалось провести через шесть дней. Стаутон давил на Фипса, находя решение неоднозначным. Коттон Мэзер, возможно, говорил в тот четверг в защиту Стаутона в своем выступлении о непоколебимости. Оба они согласились, что падение суда станет дестабилизирующим фактором, признанием ошибки и приглашением в гости еще большего количества колдунов и ведьм. Оба верили, что работа суда не окончена. Стаутон регулярно ездил в Бостон, пытаясь вытянуть ответ из Фипса. Однако, хоть он и был вице-губернатором и главным судьей, у него ничего не выходило.