— Так он достал пистолет или нет? — встревоженно спросила Лаура.

Анхель отрицательно покачал головой.

— Он осмотрел дом, заглянул во все комнаты. Хорошо еще, что я идеально застелил свою кровать, — хоть кто-то в этом доме любит порядок! — и этот парень увидел, что три кровати используются, а одна — нет. Но он все равно мне не поверил. Когда он уже уходил, то сказал, чтобы я передал Лауре, что ее бабушка очень серьезно заболела и ей необходимо ее увидеть.

У Лауры дрогнуло лицо. Она, видимо, подумала, что это может оказаться не враньем, что после ее побега бабушке и в самом деле стало плохо. Мне не оставалось ничего другого, кроме как прикрикнуть на нее, чтобы она пришла в себя:

— Ты сбежала, потому что тебе было очень страшно!

— Я погорячилась, — сказала Лаура, уставившись в никуда.

— Ты что, не понимаешь, что они — сообщники? Только Анне известно об этом доме и только она могла дать им наш адрес. По-твоему, когда врываются в дом и начинают угрожать, это нормально?

— Лили, наверное, в отчаянии, — прошептала Лаура, о чем-то напряженно размышляя.

— А твоя мать? Твоей матери что, все равно?

— Она и сильнее, и моложе.

— Не такая уж она и молодая, — сказала я, вспомнив о разнице в возрасте между Гретой и моей мамой.

— Я не знаю, как поступить, — сказала Лаура. — Может, позвонить им, чтобы выяснить, действительно ли она заболела?

— Поступай, как хочешь, — сказала я, изо всех сил стараясь не выйти из себя, — но сначала давай еще раз заглянем в документы родильного дома «Лос-Милагрос».

Лучшего аргумента и не придумаешь.

Лаура не стала возражать, села на диван и, положив журнал регистрации новорожденных себе на колени, открыла его. На ней были мои джинсы, в которых ее ноги казались еще более худыми. Я зажгла светильники на стене. Сад за окном постепенно погружался в сумерки, смешивавшие в единое целое время и пространство, а еще правду и ложь.

Анхель сел рядом с Лаурой и с любопытством уставился на журнал. Свет настенных светильников падал на их макушки, лбы, уши, носы, ладони. Лаура и Анхель были очень похожи, и это не могло быть случайностью. «Мама, ты была права, твоя первая дочь жива, и зовут ее Лаура».

— Такую запись могли сделать по ошибке, — сказала Лаура. — Ты придаешь ей слишком большое значение.

— А ты стараешься верить в то, во что тебе хочется верить.

Едва я произнесла эти слова, как тут же пожалела об этом. Я не могла требовать от Лауры, чтобы она была такой же, как я. Ко мне в дверь никто не звонил и не говорил: «Послушай, твои родственники тебе никто, потому что твои настоящие родственники — это мы». Мама наверняка никогда бы так не поступила с Лаурой.

— Прости, у меня вырвалось, — сказала я.

Анхель аккуратно взял у Лауры журнал регистрации новорожденных и принялся его рассматривать.

— Как много смертельных случаев среди новорожденных! — сказал он. — Прямо эпидемия какая-то.

Мы положили журнал на стол из красного дерева, уселись и начали его перелистывать, но уже гораздо спокойнее, чем раньше.

— Ты не была одной, — сказала я. Лаура не ответила. Она не хотела конфронтации со мной. — Тут пахнет грязными делами. Очень странно, что в этом роддоме умирало так много младенцев.

— Да уж, тут пахнет большой сенсацией, — добавил Анхель. — Одной из тех сенсаций, с которых начинаются телевизионные выпуски новостей.

— Ну хорошо, иди делай домашние задания, — сказала я. — И когда будешь сидеть дома один и кто-то позвонит в дверь, не открывай. У папы есть ключи. Еще давай запустим Дона в дом.

— И забыть обо всем? — спросил Анхель, явно не горя желанием делать домашнее задание.

— Да. Ты ведь и так каждый день забываешь о том, о чем забывать не должен: например, выгуливать Дона в парке. Поэтому забудь обо всем этом до тех пор… до тех пор, пока я не велю тебе вспомнить.

— Мне нравится вас слушать, — с меланхолическим видом заметила Лаура, глядя вслед Анхелю, который нехотя пошел по коридору. — У меня дома не было никого, с кем можно было бы поспорить.

— Если хочешь, можешь поспорить с Анхелем — он к этому привык. Он выходит из себя, если начинаешь ругать его за что-то, или приказывать что-то сделать, или делать вид, что не слышишь, что он говорит, как будто ты оглохла.

Лаура улыбнулась горестной улыбкой. Теперь любое выражение ее лица имело двоякий смысл, да и жизнь ее теперь стала как бы двойственной.

Я все больше восхищалась мамой: восхищалась тем, что она решила остановиться и не ломать жизнь Лауре, что она подавила в себе желание обратиться в правоохранительные органы. Она знала, что, если переступит черту, которую нельзя переступать — и которую мы все-таки переступили! — может произойти что угодно. Петре ворвался в наш дом, поднял руку на моего брата и заглянул без разрешения в наши комнаты. Мне становилось жутко при мысли о том, на что Лили и ее приспешники могут решиться. Лаура продолжала листать журнал регистрации новорожденных. Она взяла лист бумаги и шариковую ручку и начала что-то чертить. Она была жертвой, но до недавнего времени не знала об этом. Мы тоже были жертвами. Анхель не далее как сегодня попал в неприятную ситуацию. Сейчас нам было уже не до вежливости — мы должны были действовать решительно и, если потребуется, грубо.

— Лаура! — громко сказала я, выводя ее из тягостной задумчивости. — Мы с тобой навестим одну хорошо известную тебе актрису.

Всем известно, что такое кошмарный сон, и всем он хотя бы раз в жизни снился, ибо даже самые счастливые и веселые люди иногда видят во сне что-то странное и ужасное. Поэтому то, что происходило со мной, не было чем-то особенным.

Вероника подошла сзади, закрыла находившийся у меня в руках журнал регистрации новорожденных и забрала его — видимо, чтобы спрятать, потому что в данной ситуации всем было понятно, что мы забрали его из родильного дома абсолютно незаконно. Она сказала, что мы поедем поговорить с Кэрол. У меня от волнения участился пульс. Мне нужно было отдохнуть и поразмыслить над недавними событиями. А еще я нуждалась в том, чтобы обдумать, как же я предстану перед Кэрол. Кэрол была моей двоюродной сестрой, которую я обожала, которой я восхищалась. Она, конечно, повела себя не очень хорошо, когда я была дома и болела, но от этого я не перестала обожать ее и восхищаться ею. Я боялась, как бы по моей вине не была сломана жизнь других людей.

Я спросила у Вероники, есть ли у нас какой-нибудь план. Она ответила, что нам уже некогда составлять какие-то планы и что мы будем двигаться туда, куда понесет ветер. Мне это показалось несерьезным и напомнило мои попытки проводить занятия по балету экспромтом, без заранее разработанного плана, и как эти попытки закончились провалом.