Они по всякому поводу повторяют слова красавицы госпожи де Бован, сказанные в первую пору ее замужества своему мужу, за которым она явилась во Дворец правосудия: «Суди скорее, и поедем!»

— Сударыня, — сказал генеральный прокурор, — господин Люсьен де Рюбампре не повинен ни в краже, ни в отравлении; но господин Камюзо принудил его сознаться в преступлении более серьезном!..

— В чем же? — спросила она.

— Он признал себя, — сказал ей на ухо генеральный прокурор, — другом и воспитанником беглого каторжника. Аббат Карлос Эррера, этот испанец, живший около семи лет вместе с ним, видимо, наш знаменитый Жак Коллен.

Каждое слово судейского было для госпожи де Серизи ударом железной дубинки; но это громкое имя добило ее.

— И что же теперь? — спросила она чуть слышно.

— То, — отвечал шепотом господин де Гранвиль, заканчивая фразу графини, — что каторжник будет предан суду присяжных, а Люсьен если и не предстанет перед судьями рядом с ним как заведомо извлекавший выгоду из преступлений этого человека, то явится туда как свидетель, с весьма испорченной репутацией.

— О нет! Никогда этого не будет!.. — воскликнула она с необыкновенной уверенностью. — Что касается меня, я не поколеблюсь в выборе между смертью и перспективой услышать, что человека, которого свет знал как моего близкого друга, объявят в судебном порядке приятелем каторжника… Король благоволит к моему мужу.

— Сударыня, — улыбаясь, сказал громко генеральный прокурор, — король не вправе оказать влияние даже на самого ничтожного судебного следователя в своем королевстве, как и на ход прений в суде присяжных. В этом величие наших новых установлений. Я сам поздравил сейчас господина Камюзо, ведь он так ловко…

— Так неловко! — живо возразила графиня, которую близость Люсьена с бандитом тревожила гораздо меньше, чем его связь с Эстер.

— Если бы вы прочли допрос, который учинил господин Камюзо обоим подследственным, вы увидели бы, что все зависит от него.

Бросив эту фразу и взгляд, по-женски или, если угодно, по-прокурорски хитрый — единственно, что генеральный прокурор мог себе позволить, — он направился к двери кабинета. У самого порога он обернулся и прибавил:

— Сударыня, прошу прощения. Мне надо сказать два слова Бовану.

На светском языке, для графини, это означало: «Я не могу быть свидетелем того, что произойдет между вами и Камюзо».

— Что это за допросы? — спокойно спросила Леонтина, обращаясь к Камюзо, совершенно оробевшему перед женой одного из самых высокопоставленных лиц государства.

— Сударыня, — отвечал Камюзо, — протоколист записывает вопросы следователя и ответы подследственных; протокол подписывают протоколист, следователь и подследственные. Протоколы — это составные элементы судебной процедуры, они устанавливают обвинение и предают обвиняемых суду присяжных.

— Ну а если уничтожить эти допросы?.. — продолжала она.

— О сударыня, это было бы преступлением, которого не может совершить ни один судейский, — преступлением против общества.

— Еще бóльшим преступлением против меня было их писать; но сейчас это единственная улика против Люсьена. Послушайте, прочтите мне его допрос; чтобы я могла понять, осталась ли какая-нибудь возможность спасти нас всех. Боже мой, ведь речь идет не только обо мне, ибо я спокойно покончила бы с собою, речь идет также о благополучии господина де Серизи.

— Сударыня, — сказал Камюзо, — не подумайте, что я забыл о почтении, которое обязан питать к вам. Если бы следствие вел другой, допустим господин Попино, это было бы гораздо большим несчастьем для вас, ибо он не пришел бы просить совета у генерального прокурора. Кстати, сударыня, у господина Люсьена захватили все, даже ваши письма…

— О, мои письма!

— Вот они, опечатанные! — сказал судейский.

Графиня, в полном смятении, позвонила, как если б она была у себя дома; вошел служитель канцелярии генерального прокурора.

— Свечу! — приказала она.

Служитель зажег свечу и поставил на камин; тем временем графиня просматривала письма, перечитывала, комкала их и бросала в камин. Вскоре графиня подожгла эту кучу бумаги, пользуясь последним скрученным письмом как факелом. Камюзо, держа в руке оба протокола, с глупым видом смотрел на пылавшую бумагу. Графиня, казалось всецело поглощенная уничтожением доказательств своей нежности, исподтишка наблюдала за следователем. Улучив момент и рассчитав движения, она с ловкостью кошки выхватила у него оба протокола и бросила их в огонь; Камюзо вытащил их оттуда, но графиня кинулась на следователя и вцепилась в горящие бумаги. Последовала борьба, Камюзо восклицал: «Сударыня! Сударыня! Вы покушаетесь на… Сударыня…»

В кабинет кто-то вбежал, и графиня невольно вскрикнула, узнав графа де Серизи, вслед за которым входили де Гранвиль и Бован. Однако ж Леонтина, желавшая любою ценой спасти Люсьена, не выпускала из рук эти страшные листы гербовой бумаги, впившись в них точно клещами, хотя пламя обжигало ее нежную кожу. Наконец Камюзо, у которого пальцы тоже были обожжены, видимо, устыдился подобного положения и выпустил бумаги; от них остались только обрывки, зажатые в руках противника и потому уцелевшие от огня. Сцена эта разыгралась столь быстро, что больше тратишь времени, читая ее описание.

— Что могло произойти между вами и госпожой де Серизи? — спросил министр у Камюзо.

Прежде чем следователь успел ответить, графиня поднесла клочки бумаги к свече и бросила их на остатки своих писем, еще не успевших превратиться в пепел.

— Я вынужден подать жалобу на графиню, — сказал Камюзо.

— А что она сделала? — спросил генеральный прокурор, глядя поочередно на графиню и на следователя.

— Я сожгла допросы, — отвечала, смеясь, модная женщина, столь упоенная своим безрассудством, что еще не чувствовала ожогов. — Если это преступление, ну что ж! Господин следователь может начать сызнова свою отвратительную пачкотню.

— Совершенно верно, — отвечал Камюзо, пытаясь держать себя с прежним достоинством.

— Ну, стало быть, все к лучшему, — сказал генеральный прокурор. — Но, дорогая графиня, не следует часто позволять себе подобные вольности с судебной властью. Она, пожалуй, перестанет считаться с тем, кто вы.

— Господин Камюзо мужественно сопротивлялся женщине, которой ничто не сопротивляется. Честь судейской мантии спасена! — сказал, смеясь, граф де Бован.

— Ах, господин Камюзо сопротивлялся?.. — сказал, улыбнувшись, генеральный прокурор. — Он очень храбр, я бы не осмелился сопротивляться графине.

И сразу это серьезное преступление стало шуткой красивой женщины; даже сам Камюзо рассмеялся.

Но тут генеральный прокурор увидел человека, который не смеялся. Испуганный позой и выражением лица графа де Серизи, господин де Гранвиль отвел его в сторону.

— Друг мой, — сказал он ему на ухо, — твоя скорбь побуждает меня поступиться долгом первый и единственный раз в жизни.

Судья позвонил, вошел служитель его канцелярии.

— Скажите господину де Шаржбеф, чтобы он зашел ко мне.

Господин де Шаржбеф, молодой адвокат, был секретарем генерального прокурора.

— Дорогой мой мэтр, — продолжал генеральный прокурор, отойдя с Камюзо в нишу окна, — идите