Первым делом Княгиня потащила ее выбирать верхнюю одежду.

— Тебе надо купить шубу, — наставническим тоном говорила она подруге, семенившей за ней по меховому магазину, и диковато озиравшейся среди кронштейнов с дорогими манто, фантастическими полушубками, изящными жакетами и легкими курточками.

— Оль, ну зачем она мне сейчас? Февраль уже — весна на носу, — канючила Любка.

— Затем, — строго отрезала Княгиня. — Вот и хорошо, что зима заканчивается. Сейчас везде распродажи зимних коллекций. Соображать надо.

Потом они поехали в ЦУМ покупать обувь — безумно дорогую. В «Аркаде» выбирали какие-то кофточки, юбки, брюки, костюмы, чулки, нижнее белье, украшения, парфюм — и даже не смотрели на ценники. Затем они поехали на квартиру, которая досталась Любке от Виктора, и там до глубокой ночи обмывали покупки, устроив настоящее дефиле.

Квартира была двухкомнатной, но очень просторной — почти сто квадратных метров. Обстановка вполне соответствовала планировке — все лучшее из добротной и нестареющей классики с учетом современных веяний.

Помимо этой шикарной квартиры в центре города, Любке еще достался коттедж в Изумрудном. Это был двухэтажный кирпичный особняк с обстановкой и большим приусадебным участком, весьма своеобразно отражающим последние тенденции ландшафтного дизайна. За домом присматривала пожилая семейная пара, и Любку это устраивало. Ничего менять там она не собиралась, тем более что еще не являлась полновластной хозяйкой всего этого великолепия.

Два автомобиля, «Лексус», как у Полякова, и «Шкода», доставшиеся ей в наследство, пока стояли в подземном гараже нового высотного дома, в котором находилась городская квартира Слуцкого. Водить Любка не умела. Правда, Ольге казалось, что эта проблема не стоит и выеденного яйца. Куда уж проще, оканчивай курсы вождения, получай права и — вперед, заре навстречу. Поляков тоже советовал учиться водить и даже набивался в наставники.

Игорь. Он был таким… необыкновенным, как сказочный герой. Красивый, благородный, умный, обходительный… Ей нравилось его общество. Он водил ее по ресторанам и барам, где играла живая музыка, где можно было не только выпить и поесть, но и потанцевать.

А еще Поляков дарил ей цветы — он просто заваливал ее роскошными букетами. И говорил, говорил, говорил о том, какая она замечательная, чудесная девушка, и как хорошо, что Слуцкий выбрал наследницей именно ее, Любку, и что, благодаря этому, он, Игорь, встретил свою судьбу. Целовался он божественно. До остального пока не доходило, по причине Любкиной средневековой скромности. В том, что отношения с Николаем закончены, у нее сомнений не оставалось. Но все же ей казалось, что, расставшись с одним мужчиной, сразу бросаться в объятия другого — просто верх неприличия.

Весной она затеяла ремонт в своей хрущевке: заказала пластиковые окна, новую входную дверь, наняла бригаду отделочников и время от времени стала заглядывать туда, чтобы оценить работу да узнать, что еще нужно закупить. В один из таких дней, когда Любка пришла, чтобы посмотреть, как идут дела, в дверь неожиданно позвонили. Она открыла.

— Привет, Любашка!

Перед ней стоял Николай с лучезарной улыбкой и двумя огромными спортивными сумками в руках.

— Привет, — настороженно поздоровалась Любка. — А что ты так… без звонка?

— Вот, малыш, сюрприз хотел сделать…

— Сюрприз удался.

— Ну и здорово! А что ты меня на пороге-то держишь?

— Коль, а ты чего приехал-то?

— Ну ты даешь! Жить с тобой хочу, как мы давно мечтали… Вот, с вещами пришел…

С этими словами он отстранил Любку со своего пути и легко закинул баулы в прихожую. Некоторое время она ошарашенно смотрела на него, затем, придя в себя, решительно взяла его сумки и выставила их обратно на площадку.

— Люб, ты чего? — не понял Николай.

— Нельзя у меня жить, Коленька, — сказала Любка, выпроваживая его следом. — У меня ремонт…

…Николай Зотов сидел на скамейке у подъезда хрущевской пятиэтажки и задумчиво курил. Две большие сумки, в которых кое-как поместились все его вещи, он поставил рядом, на лавочку. Хорошо, что на улице было по-весеннему тепло — это единственное, что его утешало в сложившейся ситуации. Остальное же просто бесило: и задорный щебет глупых птиц, и голубое прозрачное небо в легких белых облаках, и осевшие сугробы, и сладкий весенний воздух, от которого всегда немного кружилась голова и представлялось, будто земная, прекрасная жизнь в который раз началась заново.

А вот у него, похоже, прекрасная жизнь накрылась медным тазом. Ниночка, окончательно взбесившись, прогнала его из дома. Она и раньше его прогоняла. Вернее, он сам уходил, когда она уж очень доставала. Но это было как-то не всерьез. Во всяком случае, чужим холодным тоном ему не приказывали, мол, собирай вещи, уходи и живи где хочешь…

Что-то неладное стало твориться с Ниночкой после Нового года. Она больше не пилила его за то, что он целый день лежит на диване и смотрит телевизор, не шарила в записной книге его мобильного телефона, не спрашивала, где он «шлялся два дня», и не устраивала сцен ревности. Разве не этого он хотел? Да, пожалуй… Но почему-то в этой неожиданной перемене было что-то… противоестественное. Он даже заскучал, будто чего-то стало не хватать. Как говорила героиня одного известного фильма, так и тянет устроить скандал.

В середине весны Ниночка укатила на две недели в Таиланд. Николай даже не придал этому значения, просто рад был, что ее не будет целых две недели, а значит… тоже можно взять небольшой заслуженный отпуск и немного пошалить. И Коля шалил. Казалось, так он еще никогда не отрывался. Ну разве что в юности. Все две недели он был полон дикого, пьянящего, как в ранней молодости, ощущения свободы, как будто строгая мама уехала в гости с ночевкой и можно славно кутнуть в ее отсутствие. Как говорится, кто молод, тот прикалываться должен…

С приездом Ниночки закончились не только веселые оргии, но и вообще все. Она не скандалила. Вовсе нет! Просто сообщила, что в поездке она располагала достаточным временем, чтобы подумать, и приняла решение. Хуже всего было то, что она сказала это раньше, чем нашла в их супружеской спальне, под кроватью, чьи-то трусики-стринги. Господи, да он и сам-то не помнил чьи! И что у баб за манера забывать в неположенных местах свои трусики, лифчики, губную помаду и прочую женскую трихомудрию?! Нарочно они это делают, что ли?

Николай готов был выдержать ее истерику, или отчужденное, холодное молчание в течение нескольких дней, или запрет на вождение ее машины — этакое своеобразное «эмбарго», — или еще что-нибудь в этом духе. Но с очаровательной улыбкой, от которой у Николая буквально кровь застыла в жилах, она лишь спокойно произнесла:

— Коля, дорогой, мы разные люди. Мы не можем быть вместе. Я благодарна тебе за эти три года, что мы провели вместе, но я изменилась, и у меня начинается новая жизнь.

И вдруг его осенило.