В течение дня король отправил в отставку своего военного министра, маршала Сульта, заменив его генералом Кларком, герцогом Фельтрским. Хотя Сульт и не имел никакого отношения к возвращению Наполеона, многие роялисты не доверяли ему, подозревая в измене. Они оказали такое давление на короля, что он был вынужден удалить его от дел.

К 12 марта в Париже стало известно о сдаче Лиона. Герцог Беррийский был назначен командующим Армией Парижа в 40 000 человек, а маршал Макдональд — начальником штаба. Все надежды роялистов были теперь на маршала Нея в Безансоне. Только он мог остановить продвижение Наполеона и, к счастью, был удачно расположен для фланговой атаки. На тот момент он шел по направлению к Лон-ле-Сонье, и в столице с нетерпением ожидали новостей о битве. По парижским улицам шествовали молодые роялисты, размахивая флагами и стараясь привлечь новобранцев. «К оружию! — кричали они. — Восстанем против узурпатора и тирана, который вновь принесет нам войну и деспотизм».

Новость о возвращении Наполеона стала известна в Лондоне позже, чем в Париже и Вене. Газета «Таймс», имевшая привычку освещать континентальную политику как своего рода третьесортную мелодраму, сообщила об этом в субботу 11 марта:

«Вчера рано утром мы получили экспресс-почтой из Дувра важное, хотя и прискорбное сообщение о гражданской войне, которая вновь развязана во Франции мерзким Наполеоном, чью жизнь так непредусмотрительно сохранили союзники. Теперь похоже, что лицемерный негодяй, который во времена своего трусливого отречения разыгрывал отвращение к кровопролитию, проводил время на острове Эльба в предательских секретных интригах с помощью своих подручных во Франции…»

Возобновление войны было крайне неприятно для Англии; но правительство лорда Ливерпуля сочло его неизбежным в случае, если Наполеон попытается захватить власть. 12 марта Каслри написал Веллингтону, предоставляя ему полномочия действовать по своему усмотрению. «Принц-Регент, — говорилось в письме, — целиком полагается на рвение и рассудительность Вашей Милости и, не давая дальнейших указаний, оставляет на Ваше усмотрение — быть ли Вам в Вене или встать во главе армии Фландрии».

Либеральная оппозиция готова была потребовать рассмотреть возможности сохранения мира с Наполеоном: если бы они только знали, что жребий брошен и все их усилия обречены… Что можно было сделать, если могучий Меттерних, который годами терпеливо добивался своего нынешнего влияния на королей и императоров, решился на войну? Если Талейран, предпринявший столь энергичные усилия для того, чтобы Франция снова была на равных среди других монархий в Европе, увидел угрозу для своей работы? Если Александр, оскорбленный тем, что его великодушные условия не были приняты с благодарностью, не мог не преподать Наполеону урок? Если император Франц хотел избавиться от своего зятя, который пролез в их семью во дни своего дерзкого успеха? Если король Пруссии, Харденберг и Блюхер не могли вынести новой встречи с императором, который так часто оскорблял их и унижал? Вена дрожала, когда очертания войны начали вырисовываться ввиду польского вопроса, но никто в Вене не желал попустительствовать Наполеону. В такой атмосфере Веллингтон не мог рассчитывать на мир с восстановленной империей. Более того, Каслри пытался создать в Европе баланс сил, могущий противостоять наполеоновской системе, и нетрудно было предположить, что реставрация империи рано или поздно может привести к краху Британии, даже если последняя будет поддерживать мир. Правда заключалась в том, что никто из активных участников венских переговоров не был готов к возвращению Наполеона к власти. Как сказал Меттерних, война была начата в течение часа, и английские оппозиционеры, как бы ни были разумны и человеколюбивы их намерения, не имели шансов убедить власти в своей правоте.

Кроме того, в сознание рядовых англичан за долгие годы войны вселился суеверный страх перед Бони, корсиканским чудовищем[35]. Невозможно было даже представить, чтобы страна так упорно боролась за низложение тирана и стольким пожертвовала только для того, чтобы в итоге терпеть его.

Новость о сдаче Гренобля достигла Вены 12 марта. За несколько дней до того в городе было относительно спокойно, первое потрясение сменилось надеждой на то, что Наполеону скоро будет оказано сопротивление. Теперь уже не было сомнений в возможности его успеха. Срочно были собраны основные члены Конгресса, и Талейран за день подготовил официальное заявление. Талейрана переполнял праведный гнев; его дипломатия не удавалась, он опасался, что может остаться без работы. Документ отражал его неудовольствие. Он был написан в интересах Людовика XVIII и должен был так напугать французов, чтобы они не осмелились отказаться от сопротивления Наполеону, чтобы у них не осталось сомнений, что возрождение империи приведет к войне.

В заявлении говорилось: нарушив соглашение о своем пребывании на острове Эльба, Наполеон потерял право на существование. Вторгшись во Францию с намерением внести смуту и беспорядок, он поставил себя вне закона и продемонстрировал всему миру, что с ним не может быть ни мира, ни перемирия. «В соответствии с этим мировые державы заявляют, что Наполеон Бонапарт вышел за рамки цивилизованных общественных отношений и, как враг и возмутитель спокойствия в мире, подвергается всеобщему осуждению». Продолжая в том же духе, декларация разъясняла, что монархам необходимо объединить усилия и использовать все средства для его уничтожения, если французский народ позволит ему вернуться к власти.

Монархи и их представители, по крайней мере, некоторые из них, пребывали в сомнении относительно подписания документа, столь оскорбительного для Наполеона и, возможно, неприятного для его жены, Марии Луизы, дочери человека, который принимает их у себя[36]. Меттерних предвидел такую возможность и, в то время как Талейран готовил свою декларацию, попытался через посредничество графа Нейпперга уговорить Марию Луизу написать письмо, которое успокоило бы всех на этот счет. Он же сам его и написал. Это было официальное заявление о том, что Мария Луиза не имела представления о планах своего мужа покинуть Эльбу и что она отдает себя под защиту союзников. Это давало понять, что она не разделяет нынешних целей своего супруга. Теперь монархи и представители восьми держав могли свободно подписать документ Талейрана. Если бы Мария Луиза приняла сторону Наполеона, признав намерение воссоединиться с ним и выказав убеждение в том, что он захочет поддерживать мир, государственным мужам было бы труднее объявить его врагом общества, изгоем, которого нужно казнить немедленно, как только он будет схвачен.