что вознаграждение за ту небольшую услугу, которую он оказал арабу, было весьма и весьма кстати на новом месте жительства. И даже то, что он еврей, а араб – палестинец, не смогло помешать сделке. Пачка зеленых перекочевала в карман замшевой куртки, купленной специально к отъезду, – на место небольшой ампулы, заполненной темно-коричневой жидкостью. Через два часа куртка, вместе со своим владельцем, была в Шереметьево. А через десять часов аэропорт имени Кеннеди принял в свое лоно еще одного смуглого и курчавого обладателя грин-карты.

23.12.20… 21.00. Амир не знал, поможет ли маска, которую он выменял за героин у патрульных в метро. Скорее всего, это был ни на что не годный старый противогаз, провалявшийся на складе со времен холодной войны и извлеченный на свет Божий по случаю тех актов, которые братья-шахиды провели в этой подземной обители шайтана два месяца назад. Но ненависть к кафирам, недостойным жизни животным, сжигала его. Кафиры убили его семью в Ираке, его брата в Чечне. Он отомстит, даже если придется заплатить за это жизнью.

Араб натянул бледно-желтые перчатки и взял в руки ампулу. С трудом верилось, что в этой коричневой жиже живет долгая и мучительная смерть. Миллионы, быть может, миллиарды смертей. Его месть будет поистине ужасна. О ней будут петь в веках акыны Великого Халифата. Если бы Ислам не запрещал изображать людей, ему бы, конечно, поставили памятник в каждом месте, где есть правоверные.

Амир резко хрустнул кончиком ампулы и наполнил шприц коричневой дрянью. Извлек из-под стола коробку с пестро раскрашенными цилиндриками. И стал методично втыкать в них шприц. Он знал, что даже капли раствора будет достаточно. Ампулы ему хватило на всю упаковку. Затем он тщательно завернул покрытый изнутри коричневой пленкой шприц в несколько целлофановых пакетов и положил в пол-литровую банку. Шприц он помоет завтра. В волнах подмосковного водохранилища.

Голова слегка кружилась. Наверно оттого, что так долго пришлось работать в противогазе. Он стянул его, и сунул вместе с уже ненужными перчатками в ведро под наполненной грязной посудою мойкой. Дошел до дивана. И упал на него, провалившись в долгий коричневый сон.

24.12.20… 09.30. Баба Шура зашла домой за новой партией товара. Перед новогодними праздниками мыльные пузыри расходились как горячие пирожки. Торговала баба Шура на площади Трех вокзалов, и редкая приезжая мамочка отказывала своему ребенку в удовольствии – тем более, что цилиндрик с мыльной водой стоил копейки, а дитя, увлекшись волшебным процессом выдувания нечто из ничего, надолго отключалось от других внешних раздражителей. В день разлеталась упаковка, и вот за ней-то баба Шура и забежала в свою квартиру, которую сдавала жильцам, а попутно использовала как склад для товара и ненужных вещей.

Вся однокомнатная квартирка на задворках Красносельской улицы была завалена хламом. Грязно-желтые, прокуренные шторы плотно задернуты. Алик (так баба Шура звала жильца) спал на диване, тяжело храпя настежь раскрытым ртом, из которого сверкали сахарно-белые зубы. Серый зимний рассвет, просачиваясь сквозь шторы, только подчеркивал черные круги вокруг плотно закрытых глаз постояльца.

«Опять обкурился», – подумала баба Шура, вытаскивая из под стола коробку с мыльными пузырями. Ей не понравилось, что упаковка была раскрыта, но быстро оглядев содержимое, она удостоверилась, что все на месте.

24.12.20… 10.00. Полчаса спустя она уже стояла на бойком месте и пускала гроздья радужных тугих пузырей, перед которыми не мог устоять ни один ребенок. Толпа текла мимо бесконечным потоком, и пузыри, врезаясь в нее, бесславно гибли, превращаясь из рождественского чуда в мелкие, оседающие на людей брызги. Иногда из толпы, словно буксир из бурной реки, вырывался малыш, тянувший за собой к бабе Шуре упирающуюся баржу-мамашу. Купив пузыри, они снова ныряли в поток, чтобы уже никогда не вернуться назад.

24.12.20… 19.00. Пригородная электричка Москва-Тверь медленно ковыляла по шпалам. В душном битком набитом вагоне маленькая девочка устало и безразлично окунала пластмассовое колечко в пестрый цилиндрик, подносила его к бледным губам и выдувала очередной мыльный пузырь. Он рос, колыхаясь, срывался с кольца и рассыпался тысячью мелких брызг.

– Мам, у меня голова болит…

24.12.20… 21.00. Тащиться на другой конец Москвы, к сестре, у которой она жила, баба Шура уже не смогла. Ноги еле держали, голова кружилась. До Красносельской было подать рукой, но старуха добиралась до нее почти час. Дрожащей рукой, с трудом попав ключом в замочную скважину, она вошла во тьму квартиры. Мертвая тишина охватила ее. Скользя по стене всем телом, баба Шура нащупала выключатель. В тусклом свете единственной сороковаттной лампочки она увидала на полу Алика. Весь почерневший и выгнувшийся, как дерево, в которое ударила молния, он валялся в луже густой дегтярно-черной жижи, растекавшейся у него под спиной и у головы, из распахнутого в безмолвном вопле рта. Клетчатая байковая рубаха была растерзана на груди, на неестественно впавшем животе виднелись глубокие кровавые борозды, оставленные ногтями, словно араб пытался добраться до терзающей его внутренности адской боли. Нижнюю губу он откусил, и из оскалившегося рта торчали остатки сгнивших за сутки кишок. Баба Шура тихо ойкнула, и навсегда провалилась во тьму.

24.12.20… 23.00. Рейс на Китай только что объявили. Желтолицые жители Срединной империи, сверкая узкими припухшими глазками, вереницей потянулись на посадку.

Рядом с контрольной зоной стоял мальчик лет пяти. Задрав вверх белокурую головку, он заворожено таращился на китайцев. И вдруг побледнев, пошатнулся и упал. Из рук его выпал пестрый цилиндрик и покатился под ноги странных, разговаривающих на диковинном птичьем языке людей. Цилиндрик хрустнул под ногами пассажира, спешившего в Пекин и мутная мыльная жижа брызнула на зеркально-черный ботинок.

25.12.20… 00.00. На станции метро «Комсомольская площадь» бомж, мотавшийся весь день в поисках подачек по площади Трех вокзалов, то ли разомлев от тепла, то ли одурев от стакана паленой водки, купленной тут же у метро, пошатнулся и рухнул под бешено взревевший поезд. Машинист рванул рукоять реостата, и локомотив, словно встав на дыбы, замер на месте. Редкие пассажиры в вагонах кубарем покатились вперед, а из-под колес на платформу выплеснулся фонтан черной жижи – все что осталось от проспиртованных