– Доктор, он приходит в себя.

– Где я? – прошептал он пересохшими губами.

– Не волнуйся, милый, все хорошо, ты в больнице, лежи спокойно.

Где-то на периферии зрения мальчик успел увидеть, как срезают заледеневшее окровавленное белье, как стаскивают носки: вместе с кожей, ногтями. А боли все не было.

Потом Аркаша вдруг услышал шумное дыхание большой собаки, вспомнил вокзал и, наконец, опять потерял сознание.

Давно работая в органах госбезопасности, она впервые видела подобного человека. Нет, тех же китайцев, японцев, вообще азиатов перевидала на своем веку. Тут был особый случай.

Мало того что из центра поступил приказ «альфа-прим». Впервые за весь срок службы. Это как минимум нарком приехать должен. Вдруг заявился какой-то узкоглазый, в маскхалате и старом френче.

Но приказы не обсуждают.

Последние пару лет, исполняя обязанности главврача местной больницы, она привыкла к шаблонным контрразведчикам, приезжавшим сюда для выполнения заданий. Этот был иной породы.

За ним чувствовалась сила. Не та, от которой женщины готовы, бросив даже детей, бежать следом сломя голову, а мужчины выполнить любой приказ, нет.

Это была сила горной лавины, несущейся на тебя, когда стоишь и понимаешь – ничего ты, жалкая букашка, сделать не сможешь.

И еще – он никогда не смотрел в глаза.

Только сквозь тебя.

Когда пожал ей впервые руку, она вздрогнула – будто током ударило.

– Светлана Сергеевна, нам предстоит серьезная работа.

Кнопмус мыл руки в старой, ржавой раковине.

– Ну что скажете, доктор?

– На удивление крепкий парень, жить будет. Назначение я выписал.

– Вы слыхали? Вагон, в котором их привезли… когда до них дошла очередь, то там все уже были мертвы. В Жихареве просто забыли положить дрова, чья-то халатность. И вот налицо почти тридцать погибших людей.

– Да, ужасно, ужасно… – вздохнул Кнопмус, – но, к сожалению, за последнее время подобные истории стали обыденностью.

– Мальчик все время спрашивает про отца. Что ему сказать?

– Так, мол, и так, умер отец от истощения и обморожения.

– Но ведь тела не нашли ни в здании вокзала, ни в вагоне, ни на путях.

– Светлана Сергеевна, ну что вы, право. Сейчас люди тысячами пропадают, а вы про тело.

– Он говорит, что дотащил отца до зала ожидания, но там был найден только сам мальчик.

– Галлюцинировал-с. Голод. Обморожение. Долгое путешествие среди покойников. Как он с ума-то не сошел, это уже чудо. Так что не травмируйте его еще больше, скажите просто: отец скончался, похоронен в братской могиле.

– Куда же его потом из больницы, Юрий Альфредович?

– Пока определите в детский дом. Я вас уверяю, еще несколько лет, и войне конец. Тогда родные сами отыщутся.

Ленинград, 1954 год

Теплым осенним вечером по Невскому проспекту от Московского вокзала в сторону Казанского собора прогуливались трое молодых людей.

Справа шел симпатичный юноша, явно из ученых, со всеми им полагающимися атрибутами: большие очки в черной оправе, кучерявые темные волосы и вся скорбь еврейского народа в мудрых, не по годам, глазах. Таких обычно ловили в подворотнях и били морду представители класса-гегемона. Но этого назвать задохликом было нельзя, чуть небрежный, спортивного кроя костюм по росту отлично сидел на крепкой фигуре.

По центру тройки вышагивал здоровяк в военной форме. Высокий, статный красавец с волевым лицом. На таких оглядываются на улице и женщины, и мужчины. С такими дружат в любой компании. Такие быстро и везде становятся лидерами, а люди с радостью им подчиняются. Острый ум и добродушие прямо-таки лучились из его глаз.

По левую руку от него шла девушка. В платье с пышной юбкой и подчеркнутой талией, миловидная блондинка, круглолицая, ямочки на щеках, чуть широкий нос. И весьма озорные, с чертовщинкой, глаза.

Юношей в очках был Борис, или Боб для друзей. Военный – его старший брат Аркадий. А девушку звали Елена, она и Аркадий недавно поженились.

Молодые люди вдохновенно обсуждали научную фантастику, к которой испытывали жгучий интерес, Елена внимательно их слушала. Аркадий в своей обычной манере размахивал ручищами, словно ветряная мельница, и громогласно вещал:

– Понимаешь, Боб, что меня раздражает? Сначала, лет десять назад, писали пачками бредовые книги о полетах на Луну. При этом обязательно в каждой из них был или западный шпион, или предатель-интеллигент. В конце, конечно, побеждают «наши», на Луне ставят памятник Сталину, а злодея ничтоже сумняшеся выкидывают в открытый космос. Просто тонны таких романов. Теперь Луна им надоела, у них научная фантастика побеждает на производстве разного сорта бюрократов. Читал новую книгу Гранина?

– Да как-то руки не дошли.

– Ну и не читай. И ведь вот что обидно, столько всего можно было бы придумать на тему того же космоса. Неужели, кроме Луны, нет ничего интересного, например, далеких планет? Ну а как же другие галактики? Я уж молчу про сам термин «научная фантастика». Научная! Ха, – яростно взмахивал руками Аркадий. – Они вообще не пытаются обосновать, как, почему, за счет чего у них ракеты летают, ладно. Да и ощущение от самих героев такое, будто написаны все под копирку. Как говорится, таких писателей я убивал бы на месте. Из рогатки.

Молодые люди вышли на Аничков мост. Остановились посередине, глядя на проплывающие внизу, по темной Фонтанке, маленькие лодки.

– Эх, – задумчиво сказал Аркадий, – если бы не служба, то сам уже давно сел и написал что-нибудь такое… знаешь, что-нибудь такое, что самому интересно читать было бы, а? Как думаешь, Боб? Мне кажется это главное в литературе – написать так, чтобы было интересно самому.

– Ну если только самому интересно будет, то это, братец, графомания, а не литература. Конечно, важно, чтобы любое дело, которым занят, захватывало, не спорю. Но литература – она и для людей должна быть, и о людях. Ты метко про романы под копирку заметил. Нужно писать фантастику об обычных людях, таких как мы с тобой или, скажем, Ленка, просто оказавшихся в необычных обстоятельствах. Со всеми их недостатками и прочим. А то ведь у нас что ни литературный герой, то монумент самому себе. Кстати, я помню, ты еще в детстве писал, до войны. Помнишь, про майора Ковалева? Жаль, не сохранились тетрадки. Нам ими печку пришлось топить во время блокады, книги-то берегли.

– Да, что-то такое припоминаю. Но это так, проба пера. Вот кончится срок службы, выйду в отставку, мы с тобой сядем, Боб, и напишем книгу. Наверняка уж получше этих остолопов-бездарей.

Елена, не выдержав всего этого хвастовства, аж притопнула ножкой. Перебила парней, язвительно усмехаясь: