Недалеко от вынесенных танками ворот сидел здоровенный пес, мирно выкусывая блох из короткой, темной с проседью шерсти.

Иногда, поднимая лобастую голову, провожал бегущих мимо солдат. Казалось, он неодобрительно качает головой, будто бы даже вздыхает.

Вскоре, вслед за военными, выдвинулись гражданские: «Скорая», пожарные и, конечно же, «труповозки». Не обращая ни на кого внимания, пес поднялся. Отряхнувшись, потрусил вслед за автоколонной.

В воздухе висела гарь, смешавшаяся с пылью, оставленной проехавшей бронетехникой.

Но вот машины остановились, вылезли хмурые мужчины, направились к раненым. Кто-то разматывал шланг – тушить горящий барак.

Из грузовика выпрыгивали люди в защитных масках, фартуках поверх одежды наподобие тех, что носят мясники, и с вилами в руках. Сегодня им предстояла та еще работенка – собирать человеческие останки.

Обогнув людей, собака повернула направо, двигаясь по глубокой колее, оставленной траками танка. На ее пути сидела женщина, недоуменно глядевшая на месиво из раздавленных гусеницами ног и теплой от крови дорожной грязи.

Несчастная улыбнулась чему-то («сына вспомнила», – отметил про себя пес) и повалилась на спину, уже мертвая, уставившись остекленевшим взглядом в затянутое дымкой небо. Он аккуратно переступил через тело.

Вдруг неподалеку собака почуяла нечто странное. Принюхавшись, безошибочно распознала «блатного». Недоуменно крутанув головой, подошла к рядам «колючки», с сипом втягивая воздух в жесткие широкие ноздри.

Человек был еще жив. Пять автоматных пуль прошли насквозь, но, судя по всему, важных органов не задели, а вот удар бревна от частично обвалившегося забора пришелся по голове. Шансы спасти его были, но минимальные. Остановившись у стонущего лагерника, пес зажмурил глаза.

Интересно же судьба выписывает линии жизни… Этот заключенный, мотающий срок по уголовке с такими же ворами, в тридцать седьмом, по негласному соглашению с кумом, резал в лагере политических, за что ему тогда серьезно скостили срок. А этой ночью «блатной» до последнего сдерживал отступление осужденных под предводительством седого мужчины, чудом выжившего после одной из тех поножовщин…

Недоуменно фыркнув, пес что-то процокал чуть слышно. Затем лизнул окровавленную ладонь лежавшего на земле. Ему было интересно.

Не торопясь и постоянно оглядываясь, двинулся дальше – внутрь, к одному из бараков, где его уже ждал старый друг.

В компании с восходящим над казахской степью дневным светилом он увидел и запомнил то, что теперь уже навсегда канет в историю. Последние несколько часов были особенно яркими…

…Вой бессилия висел над Степлагом. Только что в проломы ограждений вломились «Т-34», и колючая проволока, что они тащили за собой, вспарывая вытоптанную землю, делила территорию лагеря на загоны для людей.

Одни танки ломают стены бараков, где спят люди, другие врезаются в толпу бегущих навстречу заключенных, крики боли и ужаса заглушают автоматные очереди и надсадный лай овчарок. Тем, кто сидит внутри боевых машин, до начала операции налили водки. Даже по приказу давить людей в бараках – не то же самое, что фашистов на поле боя…

Пес совсем уж по-человечески мотнул головой, словно отгоняя навязчивые картины прошедшей ночи.

Пробежал до лагерного лазарета.

Там горел свет, и политический, хирург-испанец Фустер готовился к очередной операции. Но не больница была целью пса.

Он направлялся к радиорубке.

Потому не обратил внимания, что позади бесшумно приотворилась дверь и оттуда вслед за ним выскользнула какая-то женщина.

…Юрий Альфредович судорожно морзировал.

Три точки, три тире, три точки.

Три точки, три тире, три точки.

А степь вокруг молчала. Но не была глуха. Десятки людей принимали сигнал бедствия, для них он был и сигналом надежды.

Значит, восставшие еще живы.

Значит, третье лаготделение еще держится.

Хотя помочь атакуемым войсками зэкам никто, конечно, не мог.

За дверью раздались знакомые щелчки, и в радиорубке прекратилась морзянка. Кнопмус вздохнул, с усмешливой грустью обвел взором в последний раз расхристанный кабинет, откинулся на стуле. Затем встал и впустил пса.

Они стояли у двери и обменивались непонятными звуками, а за всем этим, вжавшись в деревянную стену спиной, наблюдала женщина, давно уже приметившая необычную собаку.

Остров Удд, 1936 год

Сбрасывая скорость на вязком грунте, покрытом травой и песком, «АНТ-25» приближался к воде: островок-то, на который сели, как мазок кистью по холодной синеве – длинный и узкий.

Но вот увязла в песке правая нога шасси, и колесо отлетело. Самолет повело, скорость резко упала.

Встали.

Откинув крышку люка, Чкалов спрыгнул на землю. Почесал в затылке, глядя на поломку. Сверху высунулся второй пилот. Он сорвал с головы шлем, вытерев им пот со лба и сказал:

– Ну, Валерьян… уффф… Ну ты даешь. Никто на свете бы не смог тут посадить машину.

Тот досадливо махнул рукой:

– Ай, к черту-дьяволу все. Полуось полетела. Встали намертво.

Байдуков аккуратно вылез, заглянул под крыло.

– А чего нам, собственно, переживать-то? Полосы нет, мы так и так не взлетели бы. Валер, мы чудо совершили на этом самолете, понимаешь? Чудо! Не было таких перелетов еще в истории.

Чкалов огляделся и взъерошил темные вымокшие волосы на затылке.

– «Понимаешь, понимаешь…» Это ты пойми, Георгий, хрен с ним, с самолетом, хотя тоже жалко «птичку»-то. Другое плохо. Подвели самого товарища Сталина. Взяли ведь на себя обязательство дотянуть как минимум до Хабаровска. Ну и кто мы теперь? Хвастливые болтуны, вот мы кто.

Из люка показалась голова штурмана:

– Валерий Палыч, если я правильно помню, задание было – дотянуть только до Петропавловска-Камчатского, лететь дальше – наша инициатива. Точнее, ваша.

– Ну вот я, дурак, по радио и сообщил, мол, вытянем, сможем. Надо было долететь сначала, а затем уже рапорты посылать.

Чкалов в расстройстве кинул шлем о землю. Второй пилот положил руку на плечо расстроенного командира:

– Ты бы долетел, Валерьян, будь у нас связь с Хабаровском. Но в такую погоду, без метеосводки – странно, что вообще не разбились. И потом, ведь смотри, выполняли приказ Орджоникидзе: «Садитесь при первой возможности». До сих пор не пойму, как он прорвался сквозь помехи.

– Что мне все эти приказы? Если бы можно было лететь, я, наплевав на все, дотянул бы до аэродрома. Штука в том, что еще чуть-чуть – и точно грохнулись бы в море. – Чкалов вздохнул: – Ну почему мне всегда так не везет, скажи? Почему мы не принимали Хабаровск?