А идеи по-прежнему нет…

Вовке очень хочется поговорить с Верой. За годы, когда Вовку с Верой связывали родственные отношения, дела, общие заботы и общие радости, между ними почти не осталось секретов. А вот сейчас Вовка не может быть с ней откровенным, и от этого ему кажется, что он вдруг стал очень одинок. Как пацан, заблудившийся в лесу.

Он вдруг вспоминает Веру в то время, когда она вместе с сестрой пришла работать в КУБ. Пухленькая молодая женщина с ясными глазами и с твердым характером. Работала Вера почти столько же, сколько и Вовка, то есть круглые сутки. При этом ничего не требовала и всегда старалась поддержать.

И только в последние полгода Вера отдалилась. Ситуация с продажей бизнеса нервирует ее сильнее, чем можно было предположить. Она теряет, забывает и путает все вокруг, расстраивается из-за этого, а из-за расстройства еще больше путает, забывает и теряет…

Вовус не знает, как ему поддержать своего лучшего друга. Более того, завтра из-за него Вера станет очень несчастной. Хотелось бы оставить ей прощальное письмо, объяснить все, оправдаться, но Вовус не решается этого сделать. Такие вещи объяснению не подлежат.

Вовус сидит перед компьютером, сигарета тлеет в его пальцах. До ужина, на котором он должен провозгласить «новый курс», всего пара часов. Потушив сигарету, Вовка яростно давит ее в керамической пепельнице, сделанной в форме старого башмака.

Он прерывает интернет-сеанс, включает радио на своем мобильнике. На рок-канале – передача о психоделической музыке. Сложив перед собой по-ученически руки, Вовус опускает на них свою больную голову.

Просыпается он спустя много песен, из-за которых его сны напоминали странные сказки – то лес из водорослей, то небо с зелеными тучами. Еще не совсем осознав, кто он, где находится и для чего живет, Вовус распознает Blue November со своим отчаянным Say it.

Женский крик, ворвавшийся в звукоряд, не может быть частью композиции.

Вовка растерянно смотрит направо и налево, снимает наушники, встает. Его мышцы одеревенели из-за неловкой позы, в которой он уснул, но он почти не замечает этого. Тревога вскипает в его сердце.

Она стоит перед окном, разглядывая желтые листья березы, выросшие прямо возле дома. Тонкие деревца с золотой поредевшей шевелюрой. Известный поэтический штамп: березки и юные девушки. И впрямь похожи…

Вера вспоминает о своем занятии: ей нужно аккуратно переложить вещи Алексея из сумки в шкаф. Муж не привык искать свои вещи где-то, кроме шифоньера. Как не привык находить свою еду нигде, кроме как на обеденном столе. Ключи от машины, бумажник, файлы с документами, а также все, что нужно Лексусу Пушнину, всегда лежит именно там, где должно лежать. Это забота Веры, ее добровольное обязательство.

Сейчас он принимает душ после дороги, затем совершит освежающую пробежку перед ужином, а после нее опять примет душ. Супруг Веры любит плескаться в воде, потому и воды в Дом завозится столько, что хватило бы отмыть три сотни беспризорных.

Из ванной доносятся бодрые напевы, что-то похожее на «Владимирский централ».

Тут Вера начинает рьяно рыться в сумке, с ужасом подозревая, что забыла носки мужа дома. Как же так? – расстраивается она. Дома, собирая вещи, она положила пакет с носками в кресло, а в сумке их нет. Неужели она их так и оставила в кресле?

Вера расстраивается, садится на подлокотник кресла, пытается собраться с мыслями, смотрит в окно. На самом деле расстроена она не из-за носков, а из-за своей забывчивости. Последние полгода она словно больная: мысли как бешеные тараканы разбегаются из ее глупой головы. Неудивительно, считает Вера, все это совершенно неудивительно: мысли бегут, потому что в голове Веры завелся монстр. Чудовище, которое не позволяет Вере просто жить, как жила она раньше со всеми своими проблемами и заботами, пусть не слишком счастливо, но все же привычно.

Глупая Аська ничего не знает про монстра в Вериной голове. Она думает, что Вера повторяет путь матери, что она больна. Только сестричка глубоко ошибается.

Асина тревога вполне понятна. О маминой болезни сестры стараются не упоминать всуе, но страх в душе есть всегда. Он преследует обеих дочерей Наташи Чистовой всю их взрослую жизнь. Шизофрения никуда из семьи не уходит, даже если ее первый раб уже погиб в непосильной борьбе с раздвоением и расщеплением своего разума. Вера читала в одной научной статье, что если близкий родственник страдал от шизофрении, то ты – десятипроцентный кандидат на повторение его судьбы. «Всего десять процентов!» – скажет тот, у кого никто из родных не был шизофреником. «Господи, целых десять процентов!» – сказала Ася сестре после того, как Вера прочитала выдержки из статьи о шизофрении ей вслух, по телефону.

Иногда то одна, то другая сестра вдруг признаются: думаю, со мной что-то не так. Пару лет назад Вера стала мучиться бессонницей и ей казалось, что в ее комнате кто-то разговаривает. Проще всего было бы позвать ночью Лексуса (у них были раздельные спальни) и спросить у него, слышит ли он голоса. Но Вера вовсе не хотела, чтобы муж узнал о ее подозрениях. Она пожаловалась Асе, сестра приехала к ней ночевать. До трех часов ночи Ася и Вера, как две маленькие напуганные девочки, сидели в темной спальне и ждали. В три часа ночи Вера снова услышала голоса, а Ася бесцеремонно захохотала:

– Дуреха ты, Верка! Ой дуреха! Это же соседи за стеной!

А тут еще недавно встретилась давняя подруга матери, которая ходила в КУБ по причине предоставленной ей тридцатипроцентной скидки. Тетя Маша всегда была не слишком тактична, а тут вдруг выдала такое, отчего Веру передернуло.

– Сколько тебе стукнуло? – спросила тетя Маша. – Тридцать пять есть? У Наташи в этом возрасте шизофрения и обнаружилась. Да.

Уже на этом «да» Вере захотелось убить тетю Машу, но последовало продолжение ее речи, и руки Веры опустились против ее желания.

– А через три года она выбросилась из окна…

Затем добрячка тетя Маша добавила пару обнадеживающих фактов про наследственность, а Вера пообещала себе, что больше она с этой старухой здороваться не будет. Хорошо бы и в скидке отказать, чтоб никогда больше не встречать ее!

Очень редко Вера позволяла себе вспоминать о том, что происходило с их матерью до ее смерти. Помнит она немного, а Ася не помнит ничего. И это неудивительно, Вера читала в научно-популярной литературе, что близкие часто не замечают, как развивается эта болезнь.

Вера помнила, что в шестом классе мама спрашивала у нее, как дела, как уроки, как подружки. Она проверяла домашние задания, ходила на школьные собрания, гуляла с дочерьми в парке. А в седьмом классе мама вдруг перестала интересоваться делами Веры и Аси. Она сидела на кухне и смотрела на клеенку, которой был застелен стол. На клеенке были голубые квадратики, и за завтраком или обедом Вера все пыталась понять – что такого в тех квадратиках?

Еще Вера помнила, как однажды вечером мама рассмеялась. Она была одна в комнате, тихо сидела на стуле, глядя в пространство. И вдруг засмеялась – радостно, легко, точно в прежние времена. Папа, который в это время бестолково суетился на кухне, пытаясь сварить детям сосиски, услышав тот смех, высочил в коридор, вбежал в спальню. Дочери подняли глаза от тетрадей и учебников, ожидая хороших перемен…