(11) Все эти случаи, в которых я оказывался, очевидно, более дальновидным, чем все остальные, я даже не буду относить, граждане афинские, за счет своей только способности и не буду ничем таким хвалиться; не буду также никаким другим причинам приписывать проявленное мною понимание и предусмотрительность, кроме двух, какие назову вам сейчас: во-первых, граждане афинские, счастью, которое, как я вижу, сильнее всякой, какая бывает у людей, способности и умения; (12) во-вторых, тому, что я сужу о делах и составляю расчеты бескорыстно и что никто не мог бы указать никакой личной выгоды, которая была бы связана с моей политической и ораторской деятельностью. Таким образом польза представляется мне в подлинном своем виде – такой, какою только она получается непосредственно от самих дел. А когда на одну сторону, как на чашку весов, приложишь деньги, они сейчас же потянут книзу и увлекут за собой здравый смысл, и тогда уж тот, кто это допустит, ни о чем не будет в состоянии правильно и здраво рассуждать.

(13) Так вот одно условие, которое я лично считаю необходимым в первую очередь: союзников ли, подати ли, или еще что-нибудь хочет кто собирать для государства, все это надо делать так, чтобы не нарушать существующего мира – не потому, чтобы этот мир был такой замечательный или соответствовал вашему достоинству, но потому, что, каков бы он ни был, лучше было бы для общего положения дел его вовсе не заключать, чем, заключивши, теперь самим его нарушить: много ведь условий мы упустили из рук, притом таких, при наличии которых в то время вести войну было бы для нас безопаснее и легче, чем теперь. (14) Во-вторых, надо смотреть, чтобы не поставить, граждане афинские, это сборище людей, выдающих себя теперь за амфиктионов12, в необходимость совместной войны против нас и не дать им для нее повода. Я со своей стороны полагаю, что, если бы началась у нас с Филиппом снова война из-за Амфиполя или еще из-за какого-нибудь частного спора, который не затрагивал бы ни фессалийцев, ни аргосцев, ни фиванцев, тогда никто из них не стал бы с нами воевать (15) и всех меньше – прошу, не поднимайте шума, пока не выслушаете13! – фиванцы – не потому, чтобы они были дружелюбно расположены к нам или не были готовы делать угодное Филиппу, но потому, что они знают определенно, хоть кое-кто и считает их крайне тупыми14, что, если у них начнется с вами война, тогда бедствия придется им все выносить самим, а выгодами будет пользоваться, посиживая в ожидании, как борец, не имеющий пары15, некто другой. Вот поэтому они и не согласились бы повергнуть себя в эти опасности, раз нет ни общего начала, ни причины для войны. (16) Точно так же, если бы мы опять начали войну с фиванцами из-за Оропа или еще из-за какого-нибудь нашего частного спора, то, я думаю, ничего худого с нами не случилось бы. Дело в том, что и у нас, и у них нашлись бы, я думаю, союзники, которые стали бы помогать нам в случае чьего-нибудь вторжения в нашу страну, но при наступательных действиях они не примкнут ни к тем, ни к другим. Ведь всякие союзы имеют такое свойство, – по крайней мере те, которые заслуживают внимания, – и дело по сущности своей заключается вот в чем: (17) не в одинаковой степени каждый относится сочувственно к нам и к фиванцам в наших стремлениях, – хотим ли мы сами быть целыми, или хотим властвовать над остальными; но чтобы мы были целыми, этого желать всех, вероятно, заставляют их же собственные расчеты; наоборот, чтобы кто-нибудь один победил другого и потом господствовал над ними самими, этого не хочет решительно никто. В чем же в таком случае я вижу опасность и чего, по-моему, надо нам остерегаться? – Того, чтобы предстоящая война не была вызвана общими причинами и общими обидами, затрагивающими одинаково всех. (18) Если, положим, аргосцы, мессенцы, мегалопольцы и еще какие-нибудь их единомышленники из остальных пелопоннесцев, видя дружественные переговоры у нас с лакедемонянами и то, что мы как будто одобряем некоторые из их действий, станут относиться к нам враждебно; если фиванцы сейчас относятся к нам, как говорят, недружелюбно, а потом будут относиться еще более недружелюбно, так как мы укрываем у себя их изгнанников и во всем решительно выказываем неприязненные чувства по отношению к ним; (19) если так же будут относиться к нам и фессалийцы из-за того, что мы укрываем у себя фокидских изгнанников, и Филипп – по той причине, что мы возражаем против его участия в амфиктионии, то в таком случае я боюсь, как бы они все вместе, каждый со своими особыми причинами для неудовольствий, не повели общими силами войны против нас, выставив в качестве предлога постановления амфиктионов, и как бы затем каждое государство не было вовлечено в необходимость, даже в ущерб его собственным выгодам, повести войну с нами подобно тому, как это было в отношении фокидян. (20) Вы ведь, конечно, знаете, что теперь фиванцы, Филипп и фессалийцы, – хотя преследовали каждый в отдельности совершенно не одинаковые цели, все в конце концов пришли к одному и тому же; фиванцы, например, не могли помешать Филиппу пройти и занять проходы и получить всю славу даже от тех дел, над которыми они сами так много потрудились16, несмотря на то, что он пришел последним. (21) И действительно, если теперь в деле подчинения своей страны фиванцы добились кое-каких успехов, то с точки зрения чести и славы это все – для них величайший позор. Ведь если бы не прошел Филипп, им, вероятно, ничего бы не досталось. Да этого они вовсе и не имели в виду; но им хотелось только взять Орхомен и Коронею, и поскольку они не могли этого сделать сами, им пришлось согласиться и на требования Филиппа. (22) Далее, относительно Филиппа некоторые решаются говорить, будто он и не хотел даже передавать фиванцам Орхомен и Коронею, а сделал это только по необходимости; им я отвечу на это: «Ну, и будьте здоровы!» Я же знаю, что это было для него, конечно, не так важно, как занять проходы, приобрести славу, будто война разрешилась только благодаря ему, и, наконец, лично самому устроить пифийский праздник. Вот это и было как раз то, чего более всего он добивался. (23) Что же касается фессалийцев, то в их расчеты не входило ни то, ни другое из этих дел – ни усиление фиванцев, ни усиление Филиппа (они понимали, что все это идет против них же самих), но они хотели взять на себя руководство Пилейской амфиктионией и делами в Дельфах, присвоить себе эти два преимущества, а в погоне за ними они помогли ему осуществить его цели. Вот так вы и найдете, что каждый, преследуя свои собственные выгоды, оказывался вовлеченным во многие действия, которых он вовсе и не имел в виду совершать. Но этого-то, этого как раз и надо остерегаться нам.

(24) «Так что́ же – по-твоему, значит, из боязни этих последствий мы должны исполнять чужие приказания?17 И ты это предлагаешь?» Ничуть не бывало! Но – чтобы в наших действиях не было ничего недостойного нас самих; чтобы не было войны; чтобы все признавали благоразумие нашего образа действий и справедливость наших заявлений, – вот как, по-моему, нам следует держать себя. Людям же, которые смело решаются пойти на любую опасность и не предусматривают возможности войны, я хочу в ответ привести такие соображения. Мы допускаем, чтобы фиванцы владели Оропом; а если бы кто-нибудь спросил нас, требуя сказать по правде: – «Ради чего?» – мы отвечали бы: «Для того, чтобы избежать войны». (25) Вот и Филиппу мы теперь по договору уступили Амфиполь; кардийцев18 оставляем оторванными от всех других херсонесских государств; карийцу19 позволяем захватывать острова Хиос, Кос и Родос, византийцам – задерживать торговые суда: все это, очевидно, потому, что спокойствие, доставляемое миром, приносит, на наш взгляд, более пользы, чем столкновения и споры из-за этих владений. Поэтому неразумно и прямо-таки безрассудно, находясь в таких отношениях со всеми и с каждым в отдельности из-за своих же собственных владений20 и из-за предметов первой необходимости21, сейчас разом против всех начать войну из-за тени в Дельфах22.