начале их жизни, на Кипре, упрекала его в очаровательности. — Словом, он ухитряется уболтать даму, — продолжал Богдан. — Чиновница попадает в медовую ловушку: они проводят ночь вместе, а потом долго нежничают на завтраке. Я бы такому субъекту аннулировал визу немедленно. До следующего завтрака.

— Богдан, не надо, прошу тебя, — поморщилась Прасковья. — Я обещала, что мы будем вместе, так и случится. И будем ежедневно нежничать на завтраке, сидя у себя на кухне.

Он с сомнением посмотрел на неё своим голубым печальным взглядом.

В его номере, куда зашла она, чтобы взять свою шубу, долго стояли обнявшись. Надо уже идти, а невозможно оторваться. Вдруг больше не увидятся? В той, прошлой, жизни они легко расставались и весело встречались. Она висла у него на шее, а он кружил её. Это хорошо получалось, потому что шея была крепкая, и он — значительно выше её. А потом он подхватывал её на руки и… Вспомнила — и сладкая волна пробежала по телу.

— Я не буду тебе докучать, — он провёл рукой по её волосам. — Когда сможешь — звони, пиши. А я буду ждать. Всегда. Если не позвонишь, всё равно буду ждать.

— А что будешь делать? — спросила тоном строгой матери подростка-сына.

— Переговорю о работе. Займусь поиском квартиры и при успехе — сниму. Тебе какой район предпочтительнее? Центр, вероятно? В районе Тверской?

— Широко живут у вас, шайтанов, бывшие зеки: гостиница — так «Националь», квартира — так в Центре, — иронически произнесла Прасковья.

— Ну, деньги кое-какие у меня пока есть: я же чертовски квалифицированный… прикладной лингвист, — последнее он произнёс с усмешкой. — А серьёзно говоря, мне неожиданно много заплатили за мои подневольные труды. Ведь ты же знаешь: наш Светоносный Отец — покровитель финансов. В сущности, он ими руководит в мировом масштабе. Что ему сто́ит отсыпать немного старому потрёпанному чёрту за почти тринадцать лет добросовестной работы? Так что совершенного альфонса ты в моём лице не приобретёшь. Правда, тебе придётся кое в чём мне помочь.

— С удовольствием, — проговорила Прасковья и ощутила мгновенное неудовольствие. Он тут же почувствовал.

— Не беспокойся, Парасенька. Тебе это будет не слишком обременительно, а мне полезно. Введи меня при возможности в курс современных российских политических и государственных обычаев и нравов. Я неделю читаю всякое-разное и многого не понимаю. Я тебе говорил, что все эти годы у меня был очень ограниченный доступ к интернету. Вообрази, даже художественную литературу я мог читать только до 1901 г. Я мог догадываться о происходящем разве что по техническим задачам, которые мне ставили. Сейчас я вроде старика Хоттабыча, попадающего из прошлого в наши дни. Я уже много начитал, читаю я, если помнишь, быстро, но мне нужна твоя помощь. Мы с тобой когда-то так чудесно беседовали обо всём на свете, вот и сейчас бы хотелось.

— Ну разумеется, мы обо всём поговорим. А ты подумай, что тебя преимущественно интересует, можешь мне написать, и я по возможности подготовлюсь.

— Отличница моя любимая, — растроганно уткнулся он в её шею. — Ну, иди, иди, моя прелесть.

Она сделала шаг к двери, и тут он удержал её за руку.

— Прасковья, если по уму, я тебе не нужен. Нет, не нужен, — он судорожно помотал головой в разные стороны. — Иди, — он почти грубо подтолкнул её к двери.

На конференции Прасковья вглядывалась в публику: вдруг он всё-таки приехал? Нет, его, кажется, нет. Наверное, так лучше, а всё-таки было обидно.

Возвратившись после конференции на работу, увидела в приёмной роскошную корзину красных роз.

— Привезла цветочная компания, от кого — почему-то не обозначено, — пояснила секретарша. — Мне думается, от китайцев: они любят всё красное, коммунистическое. Принесли ещё перед обедом, часа на два задержали: проверяла безопасность.

— Не заминировано? — усмехнулась Прасковья.

Написала Богдану: «Спасибо за цветы, но больше так не делай». Хотела добавить: «Люблю», но не добавила: показалось неуместным и даже пошлым в деловой обстановке. Что-то из сериала. А дальше погрузилась в дела, и то, что несколько часов назад казалось душераздирающе важным — отодвинулось.

Приехала домой почти в десять, усталой, и сразу легла. Позвонила Богдану. Он ответил мгновенно:

— Парасенька, солнышко моё, единственная моя радость, прости мне эти дурацкие цветы. Я совершенно потерял голову, никогда такого не было, люблю тебя безмерно, ты каждую минуту со мной, — бормотал Богдан каким-то не своим, безумным голосом. — Я, кажется, никогда, никогда не любил тебя так, как сейчас. Ты вся моя жизнь, вся, вся, без тебя мне ничего не надо.

«Пьян он что ли? Или вообще под кайфом? Арабы, террористы, вполне мог приучиться к наркоте, — заподозрила Прасковья. — Вот этого только не хватало».

— Что с тобой, Богдан? — спросила сколь могла мягко.

— Не знаю, моё солнышко, не знаю. Но знаю, что без тебя ничего не имеет смысла. Я не хотел с тобой встречаться, видит Бог — не хотел. Я ехал в Россию, потому что… просто чтобы быть здесь. Но теперь, когда мы встретились… я больше не могу. Когда ты ушла… Я не думал, что такая тоска возможна.

— Что с работой? — она попыталась вернуть его к реальности.

— С работой? Очень хорошо, — ответил он рассеянно. — Мне предложили два очень интересных проекта — в самом деле, интересных. Я подумаю неделю, что выбрать, и можно будет начинать. Они оба интересные, но оба я не потяну. Один с китайцами, выучу китайский, любопытно. Ты волшебница, ты приносишь удачу. Люблю тебя безмерно, моя прелесть. Когда ты позволишь тебя увидеть? Просто увидеть…

Прасковья вдруг ощутила острое желание видеть его, чувствовать, ласкать.

— Я тоже, тоже, Богдан, — проговорила она тихо. — Ты в «Национале»? Хочешь, я приеду к тебе прямо сейчас?

8

Она, действительно, готова была схватить такси и нестись к нему, хотя полчаса назад мечтала лишь об отдыхе и сне.

— Очень хочу, моя девочка, но — не надо. Не надо. Я не хочу… не хочу, чтобы ты уставала. И вообще… всё это ужасно… Поспи, моя прелесть. Может быть, завтра, послезавтра, когда-нибудь днём… Я буду очень-очень ждать.

Когда они наконец простились, Прасковья почувствовала острое недовольство собой. Нужно что-то решать. Так жить нельзя. Был такой фильм в эпоху «перестройки», о нём им рассказывали на журфаке. Так и назывался — «Так жить нельзя». И им так жить тоже нельзя: слишком много сил отнимает это всё. Отнимает, не давая ничего взамен. Они не юные влюбленные, у которых вся жизнь впереди. Сколько осталось им? Надо успеть слизнуть последние капли мёда, что предлагает судьба.

Гасан вернулся утром: хорошо,